— Ну давай, — сказал он и вручил мне трубку как всё равно эстафетную палочку.
Я почувствовал, что нестерпимо хочу обнять старика.
— Вот токмо без соплей, — отстранился он. — А то ведь ещё и перекрестишь с перепугу-то. Ступай себе. Баста.
В голове не укладывалось.
— И это, — окликнул Дед, когда я был уже у двери, — не позабудь: в июле, ровно на годовщину: одно кончится, а другое начнётся.
— Постой, — растерялся я.
Ну вот как это можно — битый час Канту кости перемывать, а о главном и не сподобиться?
— Баста сказал! Вали отседова!
И хлопнула дверь. За ней стоял Тимур…
Метель разыгралась не на шутку, окошки бабкиной хаты проблескивали в полусотне шагов как за сто вёрст. Я цаплей вышагивал по сугробам, задыхаясь встречным ветриной и захлёбываясь пресловутым комком. В голове зуммером тарахтело одно и то ж: июль, июль, июль… Стало быть, полгода отпустил нам старикан. Или это мне одному — полгода без малого?..
Лёлька, готовая уже, в бабкиной шали и чунях, сидела на сундуке. Один в один собравшаяся за подснежниками девочка из сказки. Даже лукошко крохотное на коленях, платком затянутое — Двенадцать Месяцев и не перечь!
— Чего у тебя там?
— Это Деду, — уклончиво ответила она и вздохнула.
Я шмякнулся на койку. Единственное, чего хотелось и не удавалось — примириться с мыслью, что никогда больше не услышу нашего сварливого вещуна. Сейчас мне легче было бранить его. И я бранил. Договорился до того, что старик попросту трус и предатель: кинуть нас на произвол судьбы без каких бы то ни было видимых — каково? Жить он, видите ли, устал! Звёзд ему, понимаешь, жаль!..
А нас не жаль? Ладно, не меня — их вот!..
И тогда тишину прорезало негромкое, но внятное:
— Цыц.
Мы с Лёлькой только переглянулись.
Тим возвратился как-то слишком скоро. В сопровождении окончательно унаследованного Кобелины. Пёс в жизни бы не оставил прощающегося с нею хозяина, не прикажи тот сам — как мне: пшёл! И он тоже — встал и пшёл. Теперь его место было при Тимке.
— Иди, — бросил тот Лёльке, сгрёб со стола пару картофелин и двинул к себе, всем видом давая понять, что нынче уже не покажется.
Расспрашивать о том, до чего они с Дедом договорились, я не стал. Не принято у нас было любопытствовать о таком. Дед вообще редко общался со всеми скопом — зазывал для накачки поодиночке. Не изменил он себе и на прощание.
— Пошла, — сказала Лёлька больше себе, чем мне, а мне добавила: — Ужин в печке, меня не дожидайся, ешь.
— Да не хочу я.
— Ну, потом захочешь.
