— Какая ещё бабка?
Неужто заговаривается? Да ну! да не может такого быть.
— Не может, — подтвердил он. — Ты, Андрюш, не пугайся. В памяти я пока. Разве ж можно допустить, чтобы ты снова во всём засомневался? И так вон какими трудами. Спрашивай давай, если чего не успел.
Я не знал, что спрашивать. Единственное, пожалуй:
— Слушай, а может быть, что мы с ребятишками не последние? Ну, что не одни мы такие.
— Может.
— А что Шивариха такая не одна на всю планету?
— И это может, почему нет? Только сам я в других не бывал и про тех, кто бывал, ничего не слышал. Да чего теперь гадать: выпало вам, вы и дерзайте. А есть дублёры, нету — вопрос десятый, и, ещё раз скажу, не про нашу с тобой честь. Я что мог, сделал, теперь твой черёд. Действуй, АПэ.
Это я понимал. Отступать некуда — позади Земля.
— Страшно, Илья Батькыч?
— Не-а… Жалко только. Всего две вещи, дружище, оказывается, и вправду жалко терять.
— Звёздное небо над нами да нравственный мир вокруг нас? — шутка прозвучала натужно.
— Их, Андрюшк, их… Правда, не вокруг, а внутри.
— Да я…
— Да я знаю, что знаешь. А всё равно проговорочка… И насчёт нравственного он, согласись, переборщил. Лишнее слово. Необязательное. Чисто для форсу. Мир ведь по определению уже нравствен, нет?
— Ну, если ты сказал, дураком надо быть, чтобы спорить.
— Эт точно.
Ах, как досадно стало мне в ту минуту! Как тошно сделалось оттого, что недосидели мы вот так, за болтовнёй ни о чём. Что непростительно мало простых и непонятных слов было сказано! А услышано и того меньше. Почему? Ну вот почему задний ум такой запоздалый и жалостливый?..
— Хто ска-ачеть хто мчи-ицца под хла-адною мхло-ой, — затянул он вдруг. — Ну-кось подмогни…
И меня пробило на ту самую скупую мужскую. Я впервые за все эти лето, осень и зиму почувствовал себя не седоком запоздалым, но малюткой, приникшим к спасительной груди и прекрасно понимающим, что не его, а чудо-седока вот-вот не станет. И подмогнуть не смог.
Старик допел балладу до конца.
Кобелина вышел и завыл.
— Покедова Андрюх, — сказал Дед. — Тимоху кликни.
— Да он тут уже где-нибудь…
— А, ну да, ну да…
Я не спешил уходить. Он не гнал.
— Ну чубука што ли на посошок забей.
Прозвучало как просьба расстрельного о последней цигарке. Я засуетился. Руки не то чтобы тряслись, а всё-таки…
— Га! — осклабился Дед. — Не гоношись, Андрюш, это-то мы точно успеем…
Он курил так вкусно, что я понял, почему напоследок просят не конфетку, не стопку и даже не женщину поцеловать, а именно цигарку. Надышаться перед смертью, наверное, и вправду не надышишься, а вот назатягиваться можно…
