И почесала…
Она вернулась под утро. Зарёванная, но улыбающаяся.
Теперь мне показалось, что светится она.
Зачатие он ей непорочное устроил, что ли? — подумал я и чуть язык не откусил: вот чего ты, сволочь, такое мелешь!..
— Ну, как там?
— Всё.
— Когда?
— Да сразу почти.
— А ты тогда чего так долго?
— Так обмыть же надо было, собрать…
Вон, стало быть, почему Дед оставил её напоследок.
— Ты разве умеешь?
— А чего там уметь… Снегу ведром зачерпнула… Холстину с вечера ещё сметала…
Тринадцать лет. Городской ребёнок. Она, поди, и покойников-то прежде не видела. Лес, гадина-лес! Что ж ты делаешь с ними…
— Как это случилось? — вон как тщательно, а в итоге глупо подобрал я слова.
— Ну, как… Сидели. Я ему руки грела. Про папу с мамой рассказывала. И вдруг чувствую — а он не слышит уже. До губ дотронулась… ой, не надо, а?
— Ну ладно, ладно…
И мы обнялись — как тогда, в первый вечер у пианино. Тима, балбес, почему ты не с нами в этакую-то минуту?
— Лёль, — не сдержался я, вспомнив про июль, — а какие он последние слова сказал?
— Дядька твой, сказал, добрый, хоть и дурак.
— Насчёт дурака в точку… И больше ничего?
— Чего уж больше…
— Не знаю, ему видней.
За окном брезжило. Метель поутихла, но не улеглась. Пора было приниматься за скорбный труд. Это был единственный способ обмануть всё густеющую скорбь.
— Пойду Тимку будить.
— Зачем ты так? Не спит он.
— Да я без задней…
— А ты всегда без неё.
— Лёльк, только не сейчас…
— Прости, тоже дура.
— Лёль!
— Ну зови уже.
За эти несколько часов она повзрослела лет на десять.
А я постарел — на все сто…
— Иду, — отозвался племяш, заслышав мои шаги.
Вечером — иди, теперь — иду. Ох, Тима, Тима…
Мы положили его рядом с бабкой, как велел. Тоже без гроба и каких-либо памятных знаков. Отчего подумалось: боже ж ты мой! да сколько ж их тут, наверное, — безымянных дедок с бабками… Прах к праху…
Где и когда б ни бывал я на похоронах — вечно шёл дождь. И кто-нибудь сердобольный лепетал: вот, и природа плачет… На прощание с Дедом природа устроила дубак. Первый по-настоящему лютый за эту зиму.
Вы когда-нибудь рыли могилу в тридцатиградусный мороз? Мы с Тимкой рыли.
Февраль. Утро. Вьюжит. Глина — что гранит. Лопата одна. Лопата да топор. Один долбит-ковыряет, другой ковыряет-выбрасывает. Через час, не одолев и полуметра, вымотались. Лёлька сообразила: дров давайте натаскаем и костёр запалим, может, отогреет. Так и колупались: жжём — копаем, жжём — копаем, копаем — жжём…
Кобелина дрожал, но не уходил.
