В общем, иными вьюжными вечерами мы вполне обходились без телевизора с его КВНами, Русскими Сенсациями и прочей прайм-тайм-заманухой. Но близилась весна. А с нею и вылазки за пределы Шиварихи. Ибо, сколь бы аксиоматично незыблемой ни казалась картина накарканного знамо кем окружающего пространства, искорка надежды теплилась и согревала. Раз лаз есть — найти его и лезть!
Рейды мы условились начать сразу по сошествии снегов. На пробу — суточные. Но во все нехоженные ещё стороны. Да и с периметром озера пора было разобраться. В общем, планов на весну накопилось решительное громадье.
А Деда мы тою же зимой и схоронили.
Накануне он позвал меня.
К тому времени и я уже начал разуметь: зовёт, надо идти. Как — не спрашивайте. Просто сидишь и вдруг ясно: Дед. Встаёшь и шагом марш.
Я, как увидел его, всё сразу и понял. С чего — опять же, не объясню: глянул, и нет вопросов.
Лунь наш, как водится, сидел на лавке, пялясь в пустоту. На миг даже показалось, что зрение вернулось к нему, а над головой светится.
— Кажись усё Андрюх, — молвил он так, что любые дальнейшие увещевания были неуместны, — отпыхтел я своё. Отбздел как говорицца. Пора и честь соблюсти. Эвон — молчит! Ты давай скорбятину-то с морды убери.
— Да дико как-то.
— А ты чаво хотел? Шоб как хенсек — опосля тяжкой и протяжённой хворобы? Ай штоб спопрощацца не довелось?
— Так ведь и я о том: ты ж вроде не болен ничем. Ещё бы, небось, век-другой вот так же просидел.
— Просидел-то я бы мож и поболе да толку-то? Попусту коптю, место надобно высвобождать.
— Ты чо несёшь? И без тебя уже так высвободили, что не одну тыщу лет заново заселять, и то ещё как пойдёт…
— Эх Андрюха Андрюха, об разных вещах талдычим, — и в карьер: — Ты давай бережи их.
— Да вроде этим только и занимаюсь.
— Как следоват бережи. Сам таперя присматривай, воднова… Хотишь Дедом быть?
— Нет… Не знаю, не думал…
— А тут знай не знай не отвертисся. Отрядят и сядешь как миленькой. Нет — нет…
— А если нет — тогда что?
— Спросил! Моё дело маненько. Я предложил ты отверх а уж чаво опричь енто не нашева ума.
Я тупо оглядывал как только что выскобленные стены, пол с потолком — точно не с Дедом прощался, а и со всей часовенкой заодно.
Взгляд дополз до штофа на столе. Штоф был пуст.
— А квас-то?..
— А допил я яво надысь.
— Специально?!
— Знамо.
— Да зачем?
— А полагаицца.
Вот она, действительно жуткая иллюстрация конца света: квас кончился, и всё наперекосяк.
— И как же теперь?
— Таперь-та?.. А надо будеть — бабка новый сбадяжит.
