) уходят в сторону такие факторы творчества, как литературный талант, индивидуальность и духовный мир писателя, особенности художественного сознания, никак не тождественного сознанию политическому и идеологическому, категория правды как главного критерия художественности в реализме, сложная диалектика взаимоотношений и взаимодействия мировоззрения творца, его духовного мира и конечного результата художественного творчества". О, Господи! Это достойно лучших страниц марксиста в законе Юрия Суровцева... А суть такова: талантливый коммунист вопреки своему идеологическому и политическому сознанию советского человека может поднатужившись написать и белогвардейский антисоветский роман, каковым, вишь ты, и является "Тихий Дон". Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять!.. Громче всех этому аплодирует Валентин Осипов, расхваленный Кузнецовым.
А вот еще из того же джентльменского набора: упоминавшегося Л.Г.Якименко — царство ему небесное! — наш исследователь брезгливо назвал "ультрасоветским критиком". А каким же, дорогой Феликс, мог быть он, коммунист и участник Отечественной войны, её инвалид? Да каким ты и сам-то был, работая долгие годы, в отличие от меня, например, членом редколлегии "Литгазеты", занимая пост председателя секции критики, потом Первого секретаря столичного отделения Союза писателей, участвуя в работе райкома, горкома партии и даже её съездов? Я-то бывал в райкоме (выше — никогда!) только два раза в жизни — когда получал партбилет и когда хотели мне влепить выговор с занесением в личное дело за то, что обидел ненароком одного хорошо известного тебе большого литературного начальника, члена ЦК и Героя Советского Союза. А ты в этих "структурах" был своим человеком.
А еще был такой случай. На площади Маяковского над зданием, в котором кинотеатр "Москва", красовался титанический лозунг "ПРЕВРАТИМ МОСКВУ В ОБРАЗЦОВЫЙ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ГОРОД!" Однажды темной ночью, в обществе еще и тогда пленительной Дины Терещенко возвращаясь в тепленьком состоянии из ресторана ЦДЛ, я от станции метро взглянул налево и не увидел пламенного призыва. "Дина, наконец-то!" — воскликнул я. Восторг мой был так велик, что, придя домой и всё еще пребывая в помянутом состоянии, я накатал письма в горком партии. Спасибо, мол, вам, отцы-благодетели, что избавили столицу от этой нелепости: о возможности построения коммунизма в одном отдельно взятом городе никто из классиков марксизма не говорил. Наутро, проспавшись, я не поумнел: письмо отправил. О, что тут началось!.. Оказывается, никто лозунг не снимал, он в ту ночь, вероятно, всего лишь не был освещен или мне в том состоянии просто померещилось, что его нет. Через несколько дней получаю открытку (ведь адрес, дурак, дал!) с предложением припожаловать в МГК для разъяснений. Я — ноль внимания. Тогда — уже суровый телефонный звонок: "Явитесь!" Я после нескольких неласковых слов бросаю трубку и уезжаю в Малеевку. А лозунг-то, оказывается, принадлежал самому Брежневу!.. Приезжаю из Малеевки — опять звонок: "Явитесь!" И тут я не выдержал. Я сказал, что если вы, бездельники, не отвяжитесь, то я напишу самому товарищу Брежневу, моему фронтовому другу, с которым мы на Малой земле (я там не был и во сне) вместе кровь мешками проливали... И что ж вы думаете? Отвязались.
