— Сама слышала. Только поклянитесь еще раз.
— Клянусь, — сказал я серьезно.
— Вчера ночью у нас были двое из города. Они про вас говорили.
— При тебе?
— Нет. Они думали, что я сплю.
— А какие они из себя?
— Один с бородой и в брезентовой куртке. А другой в свитере.
— В коричневом с желтыми заплатками?
— Нет. Это не тот.
— И как они собираются это сделать?
— Не знаю.
Я обнял девочку и сказал:
— Я никому не скажу, чего бы это мне ни стоило. А сама ты больше никому не говорила об этом?
— Нет. Я еще не такие тайны умею хранить. У меня есть еще такая тайна, какую я никому не скажу.
— И мне?
— Вам, может, скажу, если вас не убьют.
— Катя, ты с ума сошла. Мне так жить хочется, а ты чепуху какую-то мелешь.
— Не чепуху. Этот дом заколдованный. Все об этом говорят. И кто в нем поселится, тот недолго проживет.
— Катя, кто тебе это сказал?
— А это все говорят. Соколовская бабка гадала, и вышло, что дом должен сгореть с двумя людьми. Один будет военный, а другой, как вы, обычный.
Я рассмеялся:
— Выбрось из головы это, Катенька.
— Нет. Это правда. В прошлом году соколовская бабка гадала, и вышло все, как на картах: две смерти и дорога в казенный дом.
Было темно. Мы вышли с Катей из студии и направились в сторону наших домов. Вдруг я увидел идущего навстречу Сургучева, отца Кати.
— Где ты болтаешься! — сурово проговорил Сургучев, будто меня здесь не было совсем.
— У Кати поразительное дарование, — сказал я. — Она такой великолепный пейзаж сегодня закончила. Хотите посмотреть?
— Мне некогда пустяками заниматься, — сказал Сургучев. Он схватил Катю за руку и быстро поволок ее за собой, не обращая на меня внимания. Катя в последний раз посмотрела жалобно в мою сторону и тоже убыстрила шаг вслед за отцом.
Утром ко мне прибежал учитель истории Скляров Петр Иванович.
Он рассказывал:
— Катю Сургучеву отец избил. Бабка Катина еле вырвала девчонку. Соседи в милицию заявили. Все это из-за вас, говорят.
— Почему из-за меня? — спросил я.
— Говорят, вы втянули девочку в какие-то свои дела.
— Не втягивал я никого, — сказал я.
— Директриса вызвала участкового, тот допросил уборщиц, и они сказали, что вы с Катей долго сидели в студии. Вы даже не представляете, что вам могут еще приписать.
Я думал о Кате. Судя по всему, решил я, Катя призналась отцу в том, что открыла мне тайну. Я думал над тем, как быть. Рассказать Петрову о моей с Катей тайне я не мог: дал честное слово девочке.
Неожиданно для себя я ощутил вину перед Катей. Страшную непоправимую вину. Я вспомнил свое состояние восторга после Катиного рассказа. Она спасала меня. А я не думал о ней. Неужто такая черствость во мне сидит? Черствость, прикрытая многознанием, самолюбованием и еще черт знает чем.
