— А не помнишь шофера?
— Помню, — сказал Шурик.
— В коричневом свитере с кожаными заплатками?
— Он самый как есть.
— Фамилию знаешь?
— Нет. Зовут его Костей, а дразнят Вахламоном.
— А где работает?
— На жэбэка.
— Что это такое?
— Завод железобетонных конструкций.
— В Ступино?
— А где же еще.
— Ты его в тот день видел?
— Как же я мог его видеть, когда я в милиции был! — взорвался Шурик. — Вы меня не путайте. На то милиция есть, чтобы путать.
Шурик еще раз ругнулся, но его успокоила бабка:
— Чего ты разошелся, как холодный самовар. К тебе человек с добром пришел…
— Знаем мы это добро, — проворчал Шурик.
От Шурика я направился к Соколову.
Покалякал с ним о том о сем и как-то между делом спросил:
— А вы Костю шофера хорошо знаете?
— Какого Костю? — изменился в лице Соколов.
— Вахламона, который на самосвале работает. Раствор вам привозил в тот день, когда Екатерину Дмитриевну убили.
— Кто вам сказал, что он мне раствор привозил? Он предложил мне раствор, но я отказался. Не стану я краденый раствор брать.
— А в чем он был одет, не помните?
— А черт его знает, в чем.
— Ну в свитере или в пиджаке?
— Не знаю. Не приметил, — раздраженно сказал Соколов. — Ох и народ же здесь. Надоели вы мне все. — Он едва не плакал. Мне даже жалко стало Соколова. Я извинился и ушел.
Когда я направлялся к себе, то заметил, как в дом Шурика входил участковый Данилов.
Катю-маленькую подстерегают смертельные опасности
— А мне вам что-то сказать надо, — проговорила шепотом Катя-маленькая после нашего очередного занятия.
— Говори, — предложил я, поглядывая, как горсточка ребят выкатывается из студии.
Катя молчала. Лицо ее горело теперь не тем творческим огнем, какой я всегда примечал во время занятий. Большие, совсем детские и невероятно притягательные глаза голубели печальной влагой. Румянец поугас, точно сквозь него пробивалась холодная и мучительная боль.
— Катя, что с тобой? — спросил я, подозревая что-то неладное. Я потрогал ее лоб. Он был совсем холодным. И по тому, как она не хотела отрываться от моей руки, и по тому, как она ко мне прижалась плечиком, и по тому, как ее нижняя губа задрожала, я понял, что происходит с девочкой что-то неладное.
— Мне страшно, — сказала Катя. — Я боюсь вам говорить. Дайте слово, что вы никому не расскажете.
— Клянусь орегонской снастью, — процитировал я Киплинга.
— Не так. Серьезно.
— Хорошо. Честное слово.
— Вас в субботу хотят побить, — сказала Катя. — Поэтому вам нужно уехать.
— Откуда ты это взяла?
