Что, собственно, произошло? Что? Катя совершила добрый поступок или она предала отца? Собственный вопрос ошеломил меня. С точки зрения моего восприятия жизни, безусловно, Катя поступила правильно. Но вот напротив меня сидит сейчас Скляров и таращит свои зеленые глазища.
— Понимаете, здесь есть нюанс, — говорит он. — Нельзя детей втягивать во взрослые дела. Они должны окрепнуть. Понимаете, окрепнуть. А вы ее, такую хрупкую, втолкнули в пасть этому зверью. Вы знаете, как Данилов вас проклинал.
— И Данилов знает про эту историю?
— А как же? Вас даже хотят обвинить в растлении. Было и такое предположение.
— Меня в растлении?
— Да, так сам Сургучев повернул дело. И ничего не докажете. Но меня, если честно признаться, как педагога, мучит другая сторона дела. Совершила Катя безнравственный поступок или поступила правильно?
— В чем именно?
— Видите ли, — сказал Скляров, — я эту историю знаю со слов Сургучева. Он сказал, что вы выслеживаете тех, кто привозил левый раствор. Он тряс квитанциями и клялся, что раствор им выписан по госценам. А еще он говорил, что вы выспрашивали о количестве привезенных машин у его девочки. И будто Катя вам наговорила всякой ерунды. Если это так, то это, безусловно, безнравственно.
— Не было ничего такого, — решительно сказал я.
— Но дело в том, что девочка отрицательно стала относиться к родителям. Это говорят и педагоги. И у вас какая-то неприязнь к ее отцу.
— Нет у меня неприязни. Я просто об этом не думал.
— Сургучев говорил, что вы Катю нарисовали, что не имели права превращать несовершеннолетнего ребенка в натурщицу.
— Не рисовал я Катю. Хотел я ее написать. И напишу непременно. Но только не с натуры. Она у меня в душе сидит. И на холст образ должен вылиться совсем необычно. Особенно после всего того, что с нею произошло.
— И все-таки мне не дает покоя одна мысль, — продолжал Скляров. — Дети видят, как в их семьях родители совершают правонарушения, и никак не реагируют, впитывая с детства зло, а мы на это зло наслаиваем воспитание, идеалы, духовные ценности, — но все уходит в песок, потому что усилия наши тщетны и обречены на гибель до тех пор, пока торжествует зло. И с другой стороны, нельзя детей поощрять к выступлению против того зла, которое культивируется в семье.
— Вы так думаете? — спросил я, хотя и сам мучительно раздумывал именно над этим вопросом все последние дни.
— Одно дело ситуация такого рода возникает на гребне классовых войн, когда брат идет против брата, и другое дело, когда мы мирно, так сказать, строим обычную жизнь. Согласитесь, нельзя улучшить жизнь гнусными средствами. Нельзя поощрять в детях ненависть к своим родителям! Нельзя разрушать родственность!
