Шестидесятые годы. Боков сидит на семинаре молодых поэтов. Вереница людей проходит перед ним. Звучат голоса. Лицо его наклонено, трудно прочесть на нем что-либо. Вот выходит юноша. Он произнес еще только первую строку, а Боков уже встрепенулся, очи разгорелись — он весь внимание, он весь горит, и юноша устремлен к нему, только к нему, он чувствует — услышан! С этой минуты комната преображается. Потолок словно отлетает, и у всех небо над головой. Стихотворение кончается. Боков требует: — Еще! Еще! Окружающие наэлектризованы, чувствуя, что здесь сейчас происходит явление поэта. Я не знаю случая, чтобы Боков ошибся в своих прогнозах относительно того или иного дарования.
Проза Бокова?
Вот уж нет! Такого не бывает.
Правда, он порой пишет не в рифму, даже статьи пишет, но думаю, что прозы у Бокова быть но может. Возьмите любой рассказ из его — я назвала бы ее поэмой — книги «Над рекой Истермой": любой рассказ — живое стихотворение, до краев боковское. Возьмите любую статью — тоже чисто поэтическое явление, та же неоглядная смелость мысли, яркость и резкость чувств, что в стихотворениях.
А названия его книг!
«Яр-хмель».
«Ветер в ладонях».
«Заструги».
Особенно люблю название «Весна Викторовна».
Так! так! баловницу атакую, Виктор Федорович, правильно! Кто же она вам, как не родная дочь?! Не ее ли первый дождь так сильно озвучен вашими словами:
Падают полчищем стрелы косые
В гати, в горелые пни и хвою.
Эта земли моя, это Россия,
Я нараспашку у речки стою.
Скольким дождям подставлялись ладони
В поле, в седле, на плотах в камыше!
Слушал я их то в горах, то в вагоне,
В пахнущем дынями шалаше…
Не с нею ли у вас интимнейшие отношения установлены:
Была береза ранена
Осколком в левый бок,
Но так же в утро равнее
В ней бродит вешний сок.
Стоит, на солнце греется,
Белым-бела, как снег.
На лучшее надеется,
Совсем, как человек.
Легко представляю себе умного и зоркого критика, который найдет истоки поэзии Виктора Бокова в частушке, былине, народной песне, протянет ниточку к Кольцову, Никитину, Некрасову, Есенину, Клюеву. Если критик к тому же еще и глубок, он увидит у Бокова традиции Пушкина и Тютчева и, обнаружив все это, застынет перед такими строчками.
Мы с тобой два белых горностая,
Мех у нас один, в одну красу.
И квартира наша городская
Не в Москве — в большом глухом лесу…
Мы не пассажиры, не на полке,
Нас уносят вдаль не поезда,
Мы на высоченной старой ёлке,
А она не едет никуда!
Это уже чистый Боков — с его юморком, озорством, неоглядной смелостью сравнений и метафор, с его собственным миром, очень злободневным, живо откликающимся на реалии жизни. Боков — сам дающий традицию поколению — сумей только взять.
