Ко всему работа помогала Ольге не думать о Москве.
Но если летом ей было некогда грустить о родине — еле успевала поворачиваться, — то зимой становилось тоскливо. Особенно когда завьюживало и от натиска снега в поселке замирала всякая жизнь, когда во время пурги рвались провода и сидели при свечах; Ольга слушала завывание ветра и чувствовала себя оторванной от внешнего мира — где-то шумные улицы, театры, интересные люди, а вокруг нее унылое однообразие, безрадостная монотонность.
Зима в поселке угнетала Ольгу, тоска по родине, словно оседающий песок, заполняла все ее существование. Снова и снова она подумывала о переезде в Москву, даже для будущей работы в столице поступила на заочные курсы стенографии и по вечерам для практики записывала радиопередачи.
Иногда Ольга заходила к Тоне Бровкиной, живущей в центре города.
— Ты, Олька, как всегда, выглядишь отлично, — говорила Тоня. — Модное пальтишко отгрохала, шляпа — прямо дамочка иностраночка.
— Это я-то дамочка! — возмущалась Ольга. — Вот еще! Да я труженица, вот я кто. Посмотри на мои руки, посмотри, как они загрубели… А пальто сама сшила. Ничего особенного. Как говорится, элегантная простота. И тебе могу такое сшить, если хочешь.
За чаем заводили разговор о Москве, вспоминали Правду, поселок, окруженный лесом, поляны колокольчиков… Ольга запевала песни времен их молодости, и на глазах Тони появлялись слезы; она жаловалась на свою незавидную участь, сетовала, что живет беспокойно и безрадостно. На минуту и Ольга начинала грустить, но потом, встряхнувшись, снова говорила твердым голосом:
— Знаешь что?! Нельзя жить прошлым, все время оглядываться, поворачивать голову назад. Надо смотреть вперед. У нас с тобой впереди огромное будущее, целая жизнь. Я совершенно уверена, рано или поздно мы все равно вернемся на родину. Нужно только добиваться этого.
Ольга ходила в дирекцию завода, просила перевести мужа в Москву, но в то время с оборонных заводов отпускали в редчайших случаях. Ольге дали малоутешительное обещание — рассмотреть вопрос о переводе не раньше чем через три года.
— Они не хотят слушать мои доводы, — возмущалась Ольга дома. — Раздраженно отмахиваются от меня; сейчас, мол, преждевременно говорить о переводе. Я наталкиваюсь на несправедливость, равнодушие.
Разочарованная, но не ожесточенная, она все равно не теряла надежды вернуться на родину.
— Пусть через три года, но мы все равно будем жить в Москве, вот увидите.
