Как Павел Васильевич, делая опыты на крысах, думал о законах живого и, прежде всего, человеческого общежития, так и Юрий Вяземский, его замечательный сын, столько лет работая на миллионную аудиторию с подростками, думает о Возрождении и будущем нашей Родины. Достойный отец — достойные дети.
И звезда с звездою говорит…
Прочитал я целую полосу в газете «Россия» под заголовком «Спасти русскую философию». Автор — Борис Николаевич Чикин, доктор философских наук, профессор, академик РАЕН — естественных, значит, наук. Академий сейчас пруд пруди, как и университетов, президентов и генеральных директоров. Просто директор звучит уже унизительно. Все хотят быть выше, чем они есть, как бородавка на носу.
Наверное, захлестнуло это и Чикина. Не зря мне говорит: не по чину берешь. Спорить с ним невозможно. Я всего лишь кандидат философских наук, а он — академик. Ему так нравится.
Мы дружим — надо считать — 44 года. С лишним. Может быть, не так уже лишне, хотя судьба нас разбросала в разные стороны. Но у меня на него ничего нет, у него, по-моему, и на меня нет. Ссоримся иногда, а все же позваниваем, встречаемся, пьем пиво. Первый мой друг в Москве, вместе поступали в 1963 году на философский факультет МГУ. Меня в том же году забирали в армию, а он на ноябрьские праздники — три дня — пригласил меня с Урала к себе.
Дал билет в Театр эстрады. Пел молодой Кобзон: Куба, любовь моя! Мне все равно это было интересно — первый раз.
Боря жил в Химках, в общежитии. Там еще один Боря — Свешников. Володя, Алик. На стене комнаты дверь от туалета. Там нарисована голая женщина. В рост. С попкой. Висят другие картины. Живопись. Спрашиваю автора Свешникова: а это вот что такое? Он говорит: собака. Дохлая. Там черт-те что намазано. Ничего не пойму. «Но она же воняет». Тут я понял. И поразился: как это — предмета нет, а ощущение есть. Это был великий художник. Я ведь не знал таких.
Не знал я и Алика. Спортивный такой, резвый, он, кажется, жил в отдельной комнате. И зимой окно его было настежь открыто. Снег залетал. Так он спал. Закалялся. Комсорг. Потом мне Боб сказал, что он то ли спился, то ли умер как-то непутево. О чем, кстати, предсказывал ему Боря Свешников, когда Алик совершенно не пил, а занимался своей физкультурой.
Хлебников — они все из института связи и работали в Останкино на телевидении — пошел по карьере. Дослужился до высших чинов. Лысый, в шляпе. Потом умер.
А тогда в 1963 году, когда перед армией я приехал к Чикину, на перроне встречал меня он и Свешников, которого я еще не знал. Обратил внимание на его ноги: в ботинках и без одного носка. Неудобно как-то, заметно. Он лишь отмахнулся — не доглядел, мол. И мы поехали в Химки, в общежитие.
