Они долго молча смотрели друг на друга, как бы разговаривая глазами, и им было все понятно.
На четвертый день с Викой захотел поговорить лечащий врач.
— Ты — его дочка, а где жена или другие родственники?
— Мама сейчас не может, — слукавила Вика, — а кроме нас, у папы никого нет.
Вику обрадовала догадка, что та женщина, к которой папа ушел, тоже не ходит к нему.
— Ну так вот, слушай, — продолжал врач, — черепно-мозговая травма заживет, и все прочие переломы срастутся, но на одной ноге началась гангрена, придется ногу отрезать, и дай Бог, чтобы на этом все закончилось.
— Как же папа без ноги? — растерялась Вика.
— Ну, тут уж ничего не поделаешь: или ногу, или целиком в гроб. Главное — это чтобы гангрена дальше не пошла.
Когда Вика пришла на следующий день, одеяло бугрилось только над одной ступней. Отец лежал, устремив взгляд в потолок, даже не поздоровался с дочерью.
— Папа, как ты сейчас себя чувствуешь?
Отец перевел свой тоскливый взгляд с потолка на дочь.
— Я ведь, доченька, из рабочих, как же я теперь без ноги, кому я нужен?
— Как это — кому? Мне ты нужен, маме нужен.
— Маме? Где же она? Нет, доченька, калеки никому не нужны.
— Зачем ты так говоришь, папа? А если бы с мамой что случилось или со мной, мы тоже были тебе не нужны?
— Ну что ты говоришь, доченька, типун тебе на язык!
Через день врач сказал:
— Все-таки гангрена пошла дальше, придется второй раз, уже выше колена, резать. Готовьтесь к операции, будем надеяться, что она — последняя.
У Вики все от этих слов похолодело.
Когда врач ушел, отец обреченно сказал:
— Вот видишь, дочка, через кровать от меня лежал больной, тоже резали, резали, а сегодня в морг снесли. Страшно помирать, когда тебе тридцать восемь лет.
Лежащий рядом с ним пожилой мужчина, расслышав слова отца, пробурчал:
— А что, думаешь, в семьдесят восемь лет не страшно помирать? Всегда страшно, сколько ни проживи. Вон нас власть учит, что ничего после смерти нет. Что жил, что не жил — все равно. И для чего тогда жил, если все равно помер?
Вика, наклонившись к отцу, зашептала:
— Папа, папочка, милый, я не хочу, чтобы ты умирал. Тебя надо пособоровать и причастить.
— Эх, дочка, — тоже зашептал отец, — разве это поможет? Думаю, что нет, природу не обманешь. Но раз уж помирать, то хотелось бы с Богом все равно примириться, покаяться в своих грехах. А то как там будет, не знаю.
— Правильно, папочка, правильно, молодец! Я тебе батюшку приведу, — и, чмокнув отца в небритую щеку, она выбежала из палаты.
