Этому белому эмигранту в рабочем комбинезоне, шоферской шинели, холщовом пиджаке официанта или ливрее швейцара были ненавистны такие понятия, как «пролетариат», «классовая борьба», «прибавочная стоимость», «забастовка», «баррикады» и т. д. Он хорошо знал свое место на случай «последнего и решительного боя». И не только знал, но и на деле показал, где это место находится: во время подавления коммунистического восстания в Болгарии в 1923 году; в годы гражданской войны в Испании, когда запись добровольцев в армию фашистских мятежников приняла среди врангелевцев массовый характер; при формировании «охранного корпуса» в Югославии, уничтожавшего в годы последней войны югославских партизан; наконец, в грозные годы вражеского нашествия на советскую землю, когда некоторые (хотя и немногие) бывшие врангелевские офицеры добровольно надели на себя германскую военную форму и вместе с гитлеровским вермахтом и эсэсовцами пошли выкорчевывать с этой земли «мировое зло — большевизм».
Однако было бы ошибкой думать, что подобный образ мышления был присущ всей послереволюционной русской эмиграции в целом. Уже в первые годы после ее зарождения некоторое количество белых эмигрантов стало постепенно отходить от позиций непризнания Советской власти, а тем более продолжения борьбы с этой властью. Нельзя забывать, что среди эмигрантов, вернувшихся на родину в 20-х годах, были писатели Алексей Толстой и Скиталец, поэт Агнивцев, генерал Слащев и многие другие. В дальнейшем расслоение эмиграции продолжало углубляться, хотя этот процесс на всем протяжении 20-х и 30-х годов протекал крайне медленно. И лишь гроза 1941–1945 годов, пронесшаяся над нашей Родиной, перевернула вверх дном все «символы веры» и все традиционные эмигрантские установки.
К этому вопросу мне придется неоднократно возвращаться на страницах настоящих воспоминаний. Но как бы то ни было, описанный выше «символ веры» был главенствующим в эпоху массового переселения эмигрантов во Францию из других стран.
Психология белой эмиграции, в частности бывшего военного ее сектора, четко обозначилась в первые же годы после постигшей белые армии катастрофы.
Нужно ли говорить, что крупные промышленники ухватились с благословения французской разведки за мысль использовать в качестве рабочей силы на заводах, фабриках, шахтах и рудниках этот вполне благонадежный, с их точки зрения, элемент. И не только благонадежный, но и заранее великолепно организованный на случай наступления каких-либо чрезвычайных обстоятельств внутриполитического характера.
