Последние слова были адресованы вошедшему Кашлису, который выставил на стол свою водку, что автоматически превращало его в полноправного члена рабочего коллектива. Лицо Патронского расплылось в блаженной улыбке.
— Я люблю водку, — сказал он с неподдельным чувством. — Любовь к водке прекрасна, как и всякая любовь вообще.
— Только к водке она не бывает платонической, — добавил Кутешихин, поочередно выдвигая ящики стола. — Стаканов больше нет, будешь пить из кружки.
— Мы обсуждаем вот эти шедевры, которые приволок откуда-то Буримеев, — сообщил Кашлису Патронский. — Он не хочет вешать их в своем кабинете и подсунул нам, чтобы нас каждый день хватала кондрашка. — Он указал на прислоненные к стене рядком четыре картины. Тематически все они проистекали из одного и того же античного сюжета. На первой картине был изображен Геракл, разрывающий пасть Немейскому льву, на второй — Немейский лев, разрывающий пасть Гераклу, на третьей — Геракл и Немейский лев, разрывающие пасти друг другу, а четвертая представляла собой автопортрет с Гераклом и Немейским львом, совместно разрывающими пасть художнику.
— Тут должен быть скрыт могучий символический смысл, — сказал Кутешихин. — Случайные пустяки исключаются. Это тебе не Мона Лиза с хиханьками-хаханьками…
— Последняя картина мне нравится, — сказал Кашлис. — Лихо эти двое за него взялись.
— Вот-вот. Художник, бедняга, страдает, а нам его совсем не жалко. Что бы это значило?
— Лично мне его жалко, — сказал Патронский.
Открылась дверь, и в комнату, интеллигентно поблескивая очками, вошел только что всуе помянутый главный редактор Буримеев. Проворчав общее приветствие, он кинул неодобрительный взгляд на стол, а затем, осененный какой-то догадкой, устремился к стенному шкафу.
— Здесь был коньяк, — произнес он изменившимся голосом после того, как обследование шкафа не дало желаемых результатов. — Куда он делся?
— За этот коньяк ты можешь быть спокоен, — заверил его Кутешихин. — Он попал в хорошие желудки.
— Это как понимать?! Мой коньяк?!!
— То есть как «твой коньяк»? — изумились энциклопедисты. — Что значит «твой коньяк»? Неужели это был твой коньяк? Удивительное дело. Зачем же ты поставил его к нам в шкаф?
— Мой коньяк!!!
— Вот заладил. Откуда же мы могли знать? — развел руками Кутешихин. — Я думал, это коньяк Олега, а он думал, что мой…
— Верно, — подтвердил Патронский. — Я все время так думал.
— …вот мы и выпили его на пару. Но теперь-то мы ясно видим, что ошиблись.
