Однако со старшекурсниками он позволял себе иногда расслабляться. Не отказывался посещать с
ними рестораны, но только, как он говорил, "на немецкий счет". Михаил Иннокентьевич был
большим гурманом.
О его излюбленном блюде - бифштексе по-татарски - мы знали по его рассказам, но отведать в
наших ресторанах этот бифштекс не приходилось.
Жил он в Южинском переулке у Никитских ворот, на первом этаже старенького дома. Только
на склоне лет удалось построить кооперативную квартиру, в которой ему уже не суждено было
жить... Посещение дома Табакова было всегда чрезвычайным событием и могло произойти только
по случаю какого-нибудь особо важного дела. Однажды мы с Наумом Эммануиловичем
Полонским - одним из первых и прославленных его учеников -были приглашены зайти к нему, но
явились на несколько минут раньше назначенного часа. Михаил Иннокентьевич встретил нас
замечанием: "Это невежливо". Да, наверное, он был прав. Я невольно сопоставляю этику Табакова
с манерами современных молодых людей, которые могут позвонить по моему телефону и сказать:
"Позовите Докшицера", - словно не существуют ни "здравствуйте", ни "можно ли попросить", ни
"пожалуйста"...
Как педагог Табаков мало занимался вопросами развития техники. Сила его метода
заключалась в формировании звука, большим мастером которого был он сам. Он добивался
певучего, объемного и стабильного звучания, на хорошем дыхании, звука динамичного,
излучающего энергию при любом нюансе. Работа над звуком входила в регламент ежедневных
занятий и была связана главным образом с исполнением длинных филированных звуков. Табаков
называл их "белыми нотами" - в отличие от нот зачерненных.
При всей условности этой терминологии (так и не сложившейся до наших дней) смысл "белых
нот", которые называли еще долгими, протяженными, выдержанными, был нам понятен. Каждое
удавшееся исполнение филированного звука, с хорошо рассчитанной динамикой и дыханием,
вызывало волнение, равносильное исполнению музыкальной фразы с кульминацией и спадом
звуковой волны. Сам Михаил Иннокентьевич с потрясающей выразительностью демонстрировал
это в классе. Филированный звук в верхнем регистре он начинал пианиссимо атакой и крещендо
доводил до головокружительного фортиссимо. При этом мышцы его лица - человека,
перешагнувшего 70-летний порог, - играли, как бицепсы у спортсмена, а звук, не шелохнувшись,
оставался стабильным. Затем, уводя его на диминуэндо, он немного поддувал щеки и переводил
1
звучание в стадию "свободного парения '. Казалось, здесь уже не требовалось ни дыхания, ни
анергии губ, звук сам жил, двигался, излучал энергию и постепенно, долго исчезал до такого
тончайшего пианиссимо, что невозможно было уловить момент его окончания, настолько он
сливался с акустическим отзвуком в классе.
