Злоба и ярость светились в глазах лавочников, купцов, чиновников, мещан, богатых крестьян, — отовсюду слухами, шопотом расползались уныние, робость и тоска.
Заработка не хватало на хлеб, дни упирались в муть и тревогу. На заводе ширилась настороженность, в сердца входили сомнения, апатия. Мастерские работали все тише, ленивее. А весной в рабочую пору необычно всхлипнула сирена, и стали станки, смолкло железо.
Рабочие выбежали во двор, к помосту, с которого говорили ораторы, и потребовали вожаков завода, вожаков Совета:
— Что вы делаете с нами?! За что мы работаем?!
— Где хлеб?! Что будет дальше?!
— Где то, что обещали?!
— На все накладываете руку, а сами ничего не можете сделать?!
— Гнев и боль полыхали из глаз, сжимали кулаки, запальчивостью облипали слова и хрипели в голосах.
Все бранились, попрекали друг друга, искали виновных и не находили их.
Матвей качался в толпе и непонимающе глядел по сторонам: завода нет, все врозь. Прошлой весной был завод: тысячи сердец, но одно, тысячи душ, но одна, да, да, одна большая…
А Алешка, а его слова, а его голос? Они всех наполняли дрожью веры и растили крылья… «Где же это? Как же без этого? Ведь…»
Матвей, не додумав, задохнулся вдруг нахлынувшим жгучим чувством, пробормотал:
— Ведь у меня, у меня же, — и порывисто ринулся домой…
Сердце его гремело в груди барабаном. Он торопливо снял со стены кандалы, сунул их под пиджак и, боясь опоздать, побежал назад. Он верил, что в груди его не зря барабанит, и с криком:
— Слово! Дайте слово! — врезался в бушевавшую толпу.
— Какое тебе слово? Не лезь!
— Слово!
— Аниканову слово!
— Слово Алексея отцу!
— Дайте! Иди, Матвей!
— Тсссс…
У помоста Матвей уже ничего не слышал и не понимал, — взбежал по ступенькам, шикнул:
— Ша! — выхватил из-под полы кандалы и поднял их.
Звон цепей скомкал голоса. Матвей захлебнулся наступившей тишиной, с трудом выдохнул ее и хрипло спросил:
— Видали?
Толпа холодно молчала. На миг Матвею почудилось, что в груди его напрасно бил барабан, но он выпрямился и опять спросил:
— Все видите?!
В задних рядах грянуло:
— Все-э-э! — и подхваченное: Все-э-э, все-э-э! — покатилось по толпе.
Матвей шагнул вперед, как бы порываясь ринуться с помоста на головы, и крикнул:
— Глядите! Лаяться стали! Шептунам верите! Охота забряцать вот такими цепями! И забряцаете, перегрызетесь и забряцаете! Обратают нас! По одному скуют!
Попомните мое слово! Скуют!
Матвей с минуту исступленно повторял:
— Скуют! Обратают!
