— Все эти гербы, — сказал он. — Мы все понимали часть таинства, но никто не понимал его полностью.
— Извините, господин кюре, — сказал Ланглуа, — а в соседних деревнях в нашем кантоне тоже так же украшают церкви?
— Конечно, — отвечал кюре. — И даже мы, самые бедные из всех. Мы — единственный приход, где нет для алтаря украшений из чистого золота. У нас все это медное, начищенное мной до блеска, а в Сен-Морисе, в Клелле, в Пребуа и в более дальних церквах, у них украшения сделаны из настоящего золота. Например, в Клелле есть одна дароносица, которая стоит целое состояние.
В этот момент Ланглуа, казалось, находился настолько близко от того, чтобы узнать всю истину, что он спросил, не является ли то, что кюре называл дароносицей, такая, такая (он подыскивал слово) круглая штука?
— Именно это и есть дароносица, с лучами, похожими на солнечные, — ответил кюре.
— Прекрасно, прекрасно, — сказал Ланглуа, — так вы говорите, что во всех церквах кантона будут дароносицы, и канделябры, и эти… куртки и, в общем, форма, похожая на вашу?
— И еще красивее, еще красивее, — отвечал кюре, скромный одухотворенный мужчина атлетического сложения.
— Ну что ж, — сказал Ланглуа, — давайте отслужим эту мессу, господин кюре, мне кажется, большого риска не будет.
Однако Ланглуа принял меры предосторожности. Он решил, что раз он находится здесь, то должен по возможности приносить какую-то пользу. К тому же он отметил, что вот Дельфен-Жюль не послушался его, и это стало причиной его несчастья. И вот что он еще сказал:
— На полуночную мессу я поведу людей. Соберу женщин, мужчин, тех, кто захочет прийти. Правда, нужно, чтобы вы пригласили несколько мужчин, я ведь не могу распоряжаться. Сколько у вас прихожан? Человек тридцать? Сорок? Пятьдесят женщин? Нет, надо пригласить еще троих мужчин: я спереди, один сзади и двое по бокам.
Нашлось гораздо больше трех. Больше тридцати мужчин пришли с фонарями к кафе «У дороги». И пока он натягивал сапоги, они ждали его на улице. Фонари бросали беспокойные отсветы посреди падающего снега. Пришли еще несколько человек с факелами, и голое пламя с дымом смоляного цвета плясало на фоне белой пелены. Надев сапоги, Ланглуа сказал перед выходом Сосиске: «Их там три десятка, не меньше. Кажется, я начинаю что-то понимать, но каждый раз мысль ускользает. Посмотри, их тридцать человек, и они как будто играют со своими фонарями. Мне это что-то напоминает».
Женщины тоже не скучали. Стояли они очень важно, но внутренне ликовали, даже мать Мари Шазотт, которую под руку поддерживала невестка. И, конечно, Ансельмия с таким увесистым молитвенником, что им, наверное, можно было бы убить быка.
