Филипп, просыпаясь, пошевелился, прижал к себе Флори — к своей коже, пахнувшей потом любви и индийским корнем, которым ароматизировали белье, и, лаская, со стоном проник в нее.
— Дорогая, я люблю вас.
Слишком скоротечное объятие не успело взволновать молодую женщину; неопределенно улыбаясь, она прижимала мужа к своему белому животу, к округлым твердым грудям, розовые соски которых вставали ему навстречу.
За окном просыпалась улица.
Филипп занимал большую и чистую квартиру на двух этажах в доме своей единственной родственницы, тетки Берод Томассен, вдовы переписчика и копииста, дело которого она продолжала, оставшись одна. Этот дом, возвышавшийся на улице Писцов, между Сеной и горой Святой Женевьевы, состоял из первого этажа с лавкой, мастерской и крошечной комнаткой, в которой ютилась старушка. Молодая пара обосновалась на втором и третьем этажах.
Эта южная часть города выглядела совсем не так, как район Утр-Гран-Пон (за Большим мостом). Флори находила, что гул голосов, шум улицы, стук колес отличались здесь от более привычных для ее ушей звуков улицы Бурдоннэ и что колокола церкви Сен Северен звучали иначе, чем колокола Сен Жермен-де-л'Осьеруа.
Этот Париж школьников, университета, монахов, метров науки, пользовавшихся высокой репутацией у всего христианства, был дорог Филиппу, исследовавшему каждый его закоулок. С самого детства он постоянно спускался к утопавшим в зелени берегам Сены, где летом было так весело купаться, любил ходить по улицам Утр-Птин-Пон (за Малым мостом): они назывались Паршмене — там была фабрика пергамента; улица Фулери, где работали суконщики; Юшетт, Бон-Пюи, Эрамбур-де-Бри и знаменитая улица Сен-Жак — самая важная и самая древняя артерия столицы. На всех этих улицах работали гильдии ремесленников, имевших отношение к книгам: переплетчики, художники-графики, брошюровщики, переписчики, журналисты, ведшие рубрики в газетах, библиотекари, копиисты, пергаментщики, в большинстве своем славные люди и верные друзья юного поэта. Те из них, что, подобно ему, любили искусство, дышали на этом берегу воздухом, насыщенным очаровывавшим их интеллектуальным влиянием.
Сирота, воспитанный монахами-бенедиктинцами, Филипп имел возможность проникать и в другие монастыри «Горы», где кармы, якобинцы, францисканцы, бернардинцы, матлинцы, сентженевьевцы, августинцы трудились, молились, творили, чтобы сохранить во славу Божию всю совокупность обретений человеческого ума.
