— Н-наверное да.
— Имя!
— Что?
— Имя проводника! — Полоснувший как бритва взгляд подсек затеплившуюся было наивную надежду. Очевидно, Борис почему-то утаил проводника, и Антон, все еще ничего не понимая, с трудом выдавил имя и фамилию дяди Шуры, бывшего соседа.
Что-то изменилось в лице майора, дрогнул рот то ли в улыбке, то ли насмешливо…
— А почему так неуверенно? Не успели с дружком сговориться?
— Зачем? И в чем, собственно, дело?
— Ну хотя бы в том, что ваш дядя Шура, скажем, предатель, служит немцам. Зачем же врагу заботиться о том, чтоб доставить вас в целости и сохранности к линии фронта? — Он кидал слова как ножи, и Антон только вздрагивал. — Или вы полагаете, что дядя делал это как бывший сосед, по старой дружбе?
— Вот именно. И еще… — Он хотел сказать — ради отца, но вовремя прикусил язык — не хватало еще «дружбы» с отцом.
— Что еще?
— Ничего! — Какая-то мысль смутно, словно просвет в лабиринте, скользнула в памяти, он пытался ухватиться за нее, сосредоточиться — и не мог.
— Просил вас лично о чем-либо на прощание?
— Кто?
— Дядя!
— Просил расписку. Ну и так… по мелочам.
— Что именно?
— Просил не скрывать, если спросят здесь о проводнике. Я думал, ему это нужно будет после победы, как гарантия лояльности.
— Ну-ка подробней об этом дяде. Как встретились, где, когда и все дальнейшее.
Нервничая и уже ничего не ощущая, кроме глухой неприязни к этому ловцу в погонах, который, ничего не объясняя, пытался его загнать в угол, Антон хмуро, сквозь зубы, уже не заботясь о последовательности, выложил все происшедшее с момента высадки на станции, не забыв о ночном эпизоде с Евдо-кимычем у калитки, чувствуя, что майор, казалось, не слушает, сколько наблюдает за ним. Не, упустил даже некой удовлетворенности, скользнувшей во взгляде майора, и оттого еще глубже ушел в себя, замкнулся.
— У немцев были?
— Вы же знаете.
— В лапах у немцев. В абвере?
— Да!
— Что же молчали?
— А вы не спрашивали.
Майор иронично покивал, Взгляд его был довольно красноречив: «Дурак ты или притворяешься?» И оттого, что была в этом доля правды, которую Антон уже не хотел скрывать, стало противно до горечи во рту.
— Ну вот что, — выпалил он с привычным в последнее время злым упрямством, — может, я и кажусь дураком, но не настолько, чтобы трепыхаться тут… Перед фашистами не унизился! В общем, отправляйте куда следует, там разберутся. — И еще подумал, глядя в смеркавшееся за окном подсвеченное заревом небо: зачем столько времени тратят здесь на него, на других не хватит. Хотя они с Борькой особая статья, с другими проще, у тех при себе документы.
