— Купите мне минералку. Пожалуйста! Когда выйдешь из арки, направо. Лучше «Славяновскую».
За сезон свиданий — единственная просьба, если не считать раннего моления о покупке подъезда. Но он не врубился! Тут они и поговорили. А ведь мог выпасть им другой случай: его не донимала бы важная встреча, отчего виски загодя давило, у ней — аллергия на бумажную пыль не схватывала бы дыхание, Мисюсь не дрожала бы мелкой дрожью совсем некстати, и получился бы возвышенный диалог, а не дребедень пустая, от которой мучаются горожане, страдающие от недостатка кислорода в крови, и прочее, и прочее…
— Что за воду ты пьешь? «Славянскую»!
— Не «Славянская». «Славяновская», — поправила. — Был такой профессор Славянов.
— Какой?
— В панамке, — прищурилась, и лицо дернулось.
Они лежали на ковре; кровать двуспальная уплыла вместе с остальными атрибутами родительского супружества, выпавшего на урочные годы, но ковер текинский здесь. Вчера ждала покупателя. Из-за ковра она, что ли, убивается?
— Не знал про профессора. Думал, славяне.
Вспыхнула:
— Все вы сейчас тут… «Славянская». Еще лучше евразийская!
— А почему нет? Пространство евразийское. Назарбаев сказал.
— Назарбаев?
Она даже закашлялась и потянулась к своей профессорской воде, и пила, по-птичьи закинув шею, но угольки, враз загоревшиеся, с него не сводила, так и пила, уставившись, и он узнал этот неумолимый взор, когда-то донимавший его беззащитную подростковость, нет уж! он давно не ученик, но она точно — учительница, как та старуха с камеей, и спросил, не сомневаясь, хотя знал — правды не скажет:
— А кто ты по профессии?
Поймал! Она помолчала.
— Видишь — продаю.
— А за кордоном?
— Разное.
— А живешь на что?
— Иногда на пособие.
Голос глухой, а рука гладит Мисюсь.
— А зачем же ты едешь туда?
— Мне нравится жить там.
Нахмурилась и вдруг яростно чернея глазами:
— У вас есть теща?
Про жену — никогда.
— Ну есть.
— Тогда возьмите ей мыло! Даже если стиральная машина, женщины любят стирать простым мылом. У меня его много и совсем дешево, — и рванула к встроенному в угол громоздкому шкафу, и, пригнувшись, — пятки розовые мелькнули, она вообще любила ходить босой — вытащила на середину пыльный ящик и крышку разъяла, отдирая неподдающуюся клейкую бумагу, и он увидел упакованные в одервеневшую обертку, в ней будто опилки торчали занозами, кирпичики мыла, и на каждом куске оприходовано тяжелым прессом — 72 %.
— Возьмите, — велела. И улыбнулась сухою европейскою улыбкой: — Вашей теще будет приятно. Всего пятьдесят.
