- Чего бы это?… - словно сам себя спросил Бошку. - Жизнь с Киту, само собой, - не сахар, но лучше все-таки, чем смерть за пустырями.
- Скажи, Бошку. Чего ты меня всякий раз чужаком называешь? Или я - не такой же урод неприкаянный, как ты? Как Хлебопек или как Пакуша? - проговорил Птицелов с укором, не отнимая от лица ладоней.
Бошку почесал затылок.
- Называю тебя так, потому что врать неохота. Сам по себе ты такой проницательный или этот дар у тебя - вроде третьего глаза… Не знаю. Знаю только, Птицелов, что в наших краях ты долго не задержишься. Ты, Птицелов, хе- хе, птица перелетная. Всем это ясно, как день погожий. И мне, и другим.
- Вот те раз! - Птицелов встрепенулся. - Как это - не задержусь? А куда, по-твоему, я денусь? На кого Лию брошу?…стоит высокий человек. И вроде топор у него в руках. А лица не видно - темное пятно…
- Птицелов-Птицелов… Пройдет еще немного времени и даже Лия тебя не удержит… Ну… Перестанет держать… Понимаешь?…
- Еще бы, - Птицелов поджал губы. - Лучше б ты врал, Бошку.
- Соль в том, Птицелов, что не я, а ты врешь. Самому себе. И лжи этой не ощущаешь. Ведь ты - почти нормальный. Тебе обувку подыскать, и волен шагать хоть до самой Столицы. Никто не остановит. Не заподозрит. Но ты живешь с нами на пепелище, делишься добычей с немощными. И, похоже, совсем потерял голову от девчонки, которой и до зимы не дожить. Местные чувствуют неладное и ждут не дождутся, когда ты проколешься. Ведь каждому… хе-хе… хотелось бы быть почти нормальным. Каждый из нас хотел бы быть тобой, Птицелов.
Птицелов поглядел на свои ступни. Пошевелил пальцами - всеми двенадцатью. Он специально не носил обувь. В детстве деревенские мальчишки здорово колошматили его, обзывая «нормальным». Вот и приходилось выставлять уродство напоказ. Чтобы считали своим, Чтобы знали, на чьей он стороне.
- Слушай, Бошку. Как… как…- Птицелов шумно сглотнул, помолчал, потом договорил, стараясь не обращать внимания на боль, от которой почти ослеп и оглох. - Как у вас называют тех, кого… кого обычно не называют? Дядька Киту был не только колченогим, но и криворуким. Лачугу собрал кое-как. Стены кривые, шифер на крыше подогнан хуже некуда. Как дождик, так внутри сразу потоп. Лия у него на земле лежала - на тряпке влажной, как дворняга, - пока Птицелов не отыскал для нее диван без ножек. Перерыл развалины вдоль одной из улиц - костяков человеческих среди них оказалось уймища! - но нашел-таки. На горбу волок через весь город. Никто ведь не помогал. Говорили, ты, мол, здоровый. Почти нормальный. А народ тутошний - болезненный, слабый. Некоторые ведро воды поднимут, и сердце останавливается. Потом платок отыскал для Лии. Линялый, зато из настоящей шерсти. А Лия до того лысенькую голову марлей какой-то застиранной покрывала. Обрадовалась платку девчушка - глазенки округлились, губки задрожали! Ревела, жаловалась: дескать, отродясь у нее такой вещицы не было. Оно и понятно: дядька Киту целыми днями по подвалам и квартирам разрушенным рыщет. В поисках водки в бутылках с императорскими вензелями. На вещички для дочери времени не хватает.
