В пути, который должен был занять от силы день-два с одним ночлегом, она решила, что ей будет удобнее всего в дорожном плаще голубого цвета, похожем на тот, в каком чаще всего изображают художники Мадонну с младенцем Христом на руках.
Этот плащ по очереди носили все три сестры, когда им нужно было выходить из дому.
Как и знаменитые сестры Ганингс, они менялись своими нарядами, и Андрина в конце концов выбрала для поездки в Лондон четыре платья — два своих и по одному взяла у Черил и Шарон.
Сестры выложили на кровать все свои рубашки, чулки, шляпки и ленточки, так что Андрина могла отобрать лучшее.
Мамины платья по-прежнему хранились в гардеробе, но почему-то Андрина не могла себя заставить носить ее вещи. Может быть, потому, что в душе девушки жило ощущение глубокого горя, которое охватило их всех после ее кончины.
С тех пор как бы солнечный свет навсегда ушел из жизни сестер.
Для Андрины, которой мать была наиболее близка, стало ежедневной пыткой спускаться вниз и не слышать материнского голоса, зовущего ее из гостиной, где она занималась рукоделием, или из кухни. И страшно было ложиться по вечерам в постель, зная, что мать никогда не зайдет к ней в комнату и не пожелает спокойной ночи.
Миссис Мелдон была не менее хороша собой, чем ее дочери, но красота ее была несколько своеобразной.
Именно от матери унаследовала Андрина свой изящный прямой аристократический носик, а Черил нежно очерченное личико, Шарон же достались пухлые чувственные губы.
В миссис Мелдон было особое очарование. Андрина была уверена, что в молодости их родители представляли красивейшую пару, подобную которой вряд ли можно было сыскать во всей Англии.
Она знала, что отец очень хотел иметь сына, но, пока он не захворал и не стал раздражительным и злым от постоянных болей, он очень гордился своими красивыми дочерьми.
Иногда он говорил им:
— Вы словно три божественные грации, дорогие мои девочки. Если бы я был тем самым молодым человеком, которому предложили вручить яблоко самой красивой из вас, то я бы растерялся, не зная, кого именно выбрать.
— Конечно, Черил, — однажды громко заявила Андрина.
Отец задумчиво поглядел на свою среднюю дочь и произнес:
— Я бы согласился с тобой, если б Шарон не была бы такой живой, находчивой, искрящейся, как вино, и заставляющей меня всегда улыбаться, когда я смотрю на нее. А сама она становится такой прекрасной, когда смеется. Что-то волшебное есть в ее смехе.
И тут он перевел взгляд на Андрину.
