К ним подходили незнакомые люди, целовали маму, жали руку Владику, как взрослому, гладили ее по голове. А она все икала и икала, и, наконец, тетя Таня со словами «хватит мучить девочку» вывела ее из зала и увезла домой.
Был яркий солнечный день. Они ехали на троллейбусе, потом шли длинным переулком и всю дорогу молчали. На кухне хозяйничала их бывшая соседка по коммуналке, Марья Николаевна, которая часто оставалась с Линой, когда мама с папой уходили вечером в кино или в гости. Столы уже накрыли, было приятно оказаться дома, носить в комнату миски с салатом и незаметно хватать с тарелки кусочки колбасы и сыра. Все было готово, а автобусы с кладбища никак не приезжали.
— Господи, вот горе-то какое, — говорила тетя Таня.
— Хорошо хоть квартиру успел получить, — отозвалась Мария Николаевна. — А вот на даче только одно лето воздухом подышали, больше уж не дадут.
Лина вдруг поняла, как многого теперь не будет, ей стало жалко даже библиотеки с ненавистными «познавательными» книжками, но дача… неужели больше никогда? И сколько раз потом в пионерском лагере, куда «сиротам» исправно выделяли путевки «хоть на все три смены», она вспомнит высокие сосны, запах паровозного дыма на станции и вкус языковой колбасы по воскресеньям.
— Как Ирина двоих вытянет, не знаю.
— Да уж, — Мария Николаевна ловко переворачивала блины на сковородке, — она к хорошему привыкла.
Тут в дверь позвонили, и вошли люди с папиным портретом, который стоял у гроба. Мама потом повесит его рядом с дедушкиным, но он будет выглядеть жалким в своей простой, хоть и золоченой, раме.
Мама теперь носила только черную одежду, Лина узнала, что это называется траур. Ей нравилось и само слово, и новые мамины платья, которые так ей шли. Она заикнулась было, не нужно ли ей тоже ходить в черном, но мама резко оборвала ее. Правда, не только черных, но никаких нарядов за это время у нее не появилось. Вообще у Лины всегда было много красивых платьев. Мама прекрасно шила, как с почтением говорили, «по Бурде». Журнал этот привозили ей какие-то внешторговские знакомые из-за границы, и он надолго становился драгоценностью. Яркая глянцевая обложка скрывалась под полупрозрачной калькой, а перед тем, как с маминого разрешения полистать его, надо было непременно вымыть руки. Были и другие журналы, которые привозили летом из Прибалтики. На столе раскладывались выкройки, и по ним катали специальное колесико с зубчатым краем. А еще мама иногда брала ее в Дом моделей на Кузнецком Мосту, где платья красовались на стройных манекенах с тонкими руками и оттопыренными мизинцами, которые она украдкой норовила потрогать. Там мама долго выбирала выкройки, а потом они заходили в «Детский мир» и, даже если ничего не покупали, обязательно ели мороженое в вафельных стаканчиках, стоя около продавщицы в белом халате, вынимавшей его из висящего на животе ящика со льдом, от которого шел белый дымок. Мама шила себе, им с братом, папе, тете Тане и знакомой парикмахерше, каждую неделю делавшей ей прическу с валиком надо лбом. Перед сном мама надевала на голову тончайшую сеточку, и утром валик был волосок к волоску.
