Зашли к Балюне попрощаться. Она сидела в любимом кресле и слушала мазурки Шопена.
— Спасибо вам, мои родные. Я теперь долго буду ваши подарки изучать и как бы путешествовать. Фотографии остальные поскорей проявите. Машенька, накапай-ка мне валокординчика.
Долгие мучения и консультации по поводу подарков завершились удачно: была закуплена куча альбомов — мировые столицы, старинные русские города и огромная «Старая Москва». Балюня не слишком жаловала телевизор, читать даже с лупой ей было трудновато, а вот рассматривать картинки она была большая любительница.
Расцеловались и ушли. С Балюней расстались каждый до «своего» дня. Уже несколько лет, как Балюня перестала выходить на улицу и они поделили неделю: в понедельник — Верочка, в среду — Сережа, в пятницу — Маша бывали у Балюни с продуктами и рассказами о последних новостях.
Верочка напросилась к Маше переночевать, и как обычно они засиделись до трех часов, обсуждая ее девичьи проблемы.
— Надюша, ну откуда ты всегда знаешь, что именно мне нужно? Только я успела подумать, что к этой юбке подошли бы серые колготы, а потом себя остудить, что это уже разврат: радоваться надо, когда колготки целые, а цвет — от лукавого… Спасибо. А я вечно мучаюсь с подарками и сколько раз тебе дарила невпопад.
— Машка, не говори глупости — «невпопа-ад». Мне-то и думать не надо, ты не замечаешь, иногда так мечтательно скажешь о какой-нибудь ерунде, сама забудешь, а я уже зацепила, даже могу тебе напомнить, когда именно ты говорила про серые колготки.
За болтовней они уже почти дорезали неизменную колбасу и устроили нехитрое учрежденческое застолье, поначалу, как правило, тягостное своей обязательностью, но затем зачастую оборачивающееся милыми посиделками допоздна с парой-тройкой походов в ближайший магазин, а потом — в круглосуточно открытую палатку.
Двадцатилетие своей работы в издательстве Маша скрыла — это был бы повод, требующий от начальства каких-то официальных шагов: приказа, премии, не дай бог, памятного подарка, а ее день рождения традиционно воспринимался как логическое завершение восьмимартовских торжеств, своего рода опохмелка. Корректор — должность техническая, но облегчение и счастье, наступившие для Маши после трех барщинных лет «молодого специалиста» в школе, как ни странно, не прошли с годами. Она совершенно не умела справляться с орущей массой, мучилась, поставив законную двойку, и яростно ненавидела своих коллег — толстых теток, выпирающих телесами из своих скрипучих синтетических костюмов. Они, впрочем, отвечали ей взаимностью. Издательство показалось ей раем, а статистические талмуды, не говоря уж о книгах по экономике и финансам, которые были для него профильными, — сказками «Тысячи и одной ночи». Поначалу она немножко конфликтовала с редакторами, пытаясь влезать в текст, но раз-другой ее поставили на место, а как-то и просто повозили мордой по столу, и она унялась. Сейчас ей то и дело говорят спасибо за выловленные нелепости и фактические ошибки, но свой неутоленный редакторский зуд она выплескивает на поля только карандашом. Надюша, та читает, как машина, даже в содержание не вдумывается, пересказать потом не может, а опечатки видит так, будто они специально для нее выделены жирным шрифтом. Вот и получается, что ляпов у нее куда меньше, а какой там Маша «внесла вклад» — это ее личное дело.
