В тот же день мы наняли себе квартиру на Johannls-strasse. Квартира состояла из трех комнат: гостиной, кабинета и спальни, и сдавалась одной недавно овдовевшей француженкой. Назавтра мы пошли покупать мне шляпу, чтобы заменить мою петербургскую, и муж заставил меня примерить шляп десять и остановился на той, которая, по его словам, “удивительно ко мне шла”. Как сейчас помню ее: из белой итальянской соломы, с розами и длинными черными бархатными лентами, спускавшимися по плечам и называвшимися, согласно моде, “suivez-moi”.
Затем дня два-три мы ходили с мужем покупать для меня верхние вещи для лета, и я дивилась на Федора Михайловича, как ему не наскучило выбирать, рассматривать материи со стороны их добротности, рисунка и фасона покупаемой вещи. Все, что он выбирал для меня, было доброкачественно, просто и изящно, и я впоследствии вполне доверялась его вкусу.
Когда мы устроились, наступила для меня полоса безмятежного счастья: не было денежных забот (они предвиделись лишь с осени), не было лиц, стоявших между мною и мужем, была полная возможность наслаждаться его обществом. Воспоминания о том чудном времени, несмотря на протекшие десятки лет, остаются живыми в моей душе.
Федор Михайлович любил порядок во всем, в том числе и в распределении своего времени, поэтому у нас вскоре установился строй жизни, который не мешал никому из пас пользоваться временем, как мы хотели. Так как муж работал ночью, то вставал не раньше одиннадцати. Я с ним завтракала и тотчас отправлялась осматривать какую-нибудь Sammlung {Коллекцию (нем.).}, и в этом случае моя молодая любознательность была вполне удовлетворена. Мне помнится, что я не пропустила ни одного из бесчисленных Sammiung’ов: mineralogische, geologische, botanische {Минералогических, геологических, ботанических (нем.).} и пр. были осмотрены мною с полной добросовестностью. Но к двум часам я непременно была в картинной галерее (помещающейся в том же Цвингере, как и все научные коллекции). Я знала, что к этому времени в галерею придет мой муж и мы пойдем любоваться любимыми им картинами, которые, конечно, немедленно сделались и моими любимыми.
Федор Михайлович выше всего в живописи ставил произведения Рафаэля и высшим его произведением признавал Сикстинскую мадонну. Чрезвычайно высоко ценил талант Тициана, в особенности его знаменитую картину: “Der Zinsgroschen”, “Христос с монетой”, и подолгу стоял, не отводя глаз от этого гениального изображения Спасителя {48}. Из других художественных произведений, смотря на которые Федор Михайлович испытывал высокое наслаждение и к которым непременно шел в каждое свое посещение, минуя другие сокровища, были: “Maria mit dem Kind” Murillo, “Die heilige Nacht” Correggio, “Christus” Annibale Carraci, “Die bussende Magdaiena” P. Baitoni, “Die Jagd” Ruisdael, “Kustenlandschaft (Morgcn und Abend)” Claude Lorrain {“Мария с младенцем” Мурильо, “Святая ночь” Корреджо, “Христос” Аннибале Карраччи, “Кающаяся Магдалина” Баттони, “Охота” Рюисдаля, “Пейзаж (Утро и Вечер)” Клода Лоррена.} (эти ландшафты мой муж называл “золотым веком” и говорит о них в “Дневнике писателя”) {49}, “Rembrandt und seine Frau” Rembrandt van Rim, “Konig Karl I von England” Anton Van-Dyk; {“Рембрандт и его жена” Рембрандта ван Рейна, “Король Карл I Английский” Антона Ван-Дейка.} из акварельных или пастельных работ очень ценил “Das Schokoladenmadchen” Jean Liotard {“Шоколадница” Жана Лиотара.}.
