Все эти дни у Янова проходили в подготовке к Совмину, в спорах, в столкновении точек зрения — кабинет маршала обращался в арену острых словесных баталий. Народу набивалось немало: из Генштаба, разных управлений Министерства обороны...
Но сейчас, с утра, Янов посидит один, разберется до отъезда в Кремль со всеми бумагами, — он еще с вечера отдал все необходимые указания майору Скрипнику. И в том, что сейчас вошло раздражение, — причина в этой неожиданно расклеившейся погоде, в противной от ходьбы взмокренности (последнее Янов относил на счет своей старости) — признак дурной: быть этому раздражению, как скрытой болячке, целый день. И хотя теперь, миновав часового и вступив в лифт, он сказал себе, что раздражение вызвано лишь вот этими двумя причинами, он, однако, покривил душой: была и третья причина...
Третья — это записка с особым мнением командующего зенитной артиллерией генерала Василина и Главного конструктора зенитно-пушечного комплекса «Сатурн» Модеста Петровича Абросимова. «Да, подбил Василин, подбил старика!.. Мол, не только «Сатурн», у артиллерии, мол, есть и другие перспективы: стопятидесятидвух- и двухсотдесятимиллиметровые пушечные системы. Эк, куда хватили! Все, все надо сейчас проверить!» — подумал Янов, когда лифт плавно остановился на залитом светом третьем этаже.
Длинные коридор был пуст — тут кабинеты самого высокого начальства, и в такой ранний час еще никто не являлся с докладами. Света много, ковровая дорожка скрадывала звук шагов, впереди, у комнаты Военного совета, на столике горела лампа под зеленым абажуром. Тишина ли, длинный ли коридор, или стол в конце коридора вызвали эту ассоциацию, а может, сработало все вместе, — в памяти, будто озаренное блицлампой, вспыхнуло: первый день войны... Постой, постой! Этот коридор? Нет, другой, но все до странности похоже...
Да, как это было? Его, генерал-полковника, командующего артиллерией округа, назначили начальником главного артиллерийского управления — ГАУ. Приказ был спешный, он предписывал двадцать первого июня сорок первого года быть в Москве, в Генеральном штабе. Двадцатого Янов сел в поезд и, оставшись один в двухместном купе международного вагона, вдруг впервые ощутил тревогу, пытаясь понять поспешность такого приказа и тут же зримо рисуя свое будущее представление наркому, начальнику Генерального штаба, стараясь уяснить, что за работа ждет его, что предстоит делать и как.
Только в Москве, встреченный у вагона, в толкучке, незнакомым полковником из Генштаба, Янов вспомнил, что день этот — суббота, надо управиться с делами до обеда, а то, не ровен час, во второй половине дня начальство разъедется по дачам, и, не заезжая в гостиницу, отправился сразу в наркомат. Из бюро пропусков позвонил начальнику Генштаба, доложил, что прибыл, и услышал: «Ждем! Надо срочно принимать дела...»
