Коротин наконец махнул рукой.
— Перестань, Аркадий! Надоел!..
— Ладно! У моего друга Андреаса нервы не выдерживают. — Он вновь увесисто прихлопнул ладонью по плечу Валерия. — В общем, располагайся.
И неожиданно улыбнулся, подобрел, двумя пальцами, будто вилочкой, провел по усикам, приглаживая их, и Валерий догадался: шел, оказывается, розыгрыш, маленькая забава, «кураж»... От такой мысли стало веселей. Все-таки еще минуту назад он, Гладышев, тоскливо, с курсантским испугом не мог отделаться от мысли: как это он, прибыв часть, не представится, не доложит о прибытии? Теперь это вдруг показалось не таким страшным и не столь важным: новый командир занят делами, бегает по неведомому «лугу» какой-то капитан Карась — им обоим не до него; а тут, в этой комнате, со стенами, облицованными сухой штукатуркой, с потолком из крашеных квадратов фанеры, есть как-никак постель, можно устроиться, а там видно будет.
Поставив чемодан к дальней, в углу, кровати, Гладышев уже собирался снять шапку, ремень с портупеей, разоблачиться, почувствовать желанную свободу и облегчение (до Потапова, деревеньки возле военного городка, шел пешком), он уже взялся за пряжку ремня, но Русаков, будто между прочим, сказал:
— А вообще... по закону полагается... как говорится, обмыть, спрыснуть.
«Обмыть» полагается? Он, Валерий Гладышев, это понимает. Что ж, за ним дело не станет.
— А где и... когда?
— Цивилизация! — Русаков сразу оживился и вновь пальцами, как вилочкой, удовлетворенно разгладил усики. — На бетонку, проголосовал — и через полчаса стольный град местного значения Егоровск, ресторация под названием «Уют». А когда? Воскресенье через три дня... Оперативное время будет установлено дополнительно. Принимается?
— Принимается.
В предрассветной сумеречи, сливаясь с теменью кустов орешника, небольшое стадо рассыпалось вразброс: каждый лось в одиночку. Ближе к вожаку — лосиха с сосунком. Лосенок замер, уткнув морду в пах матери, вдыхая ее тепло и вместе — влажную, холодную сырость земли. И то, что стадо рассыпалось, стояло не тесной кучкой, как бывало совсем еще недавно, вызывало у вожака нетерпеливую дрожь. Всей кожей, напряженными мускулами он чувствовал, ощущал за каждым в темноте кустом лосей, сторожкие взгляды — они направлены на него: лоси ждали, что еще придумает, что выкинет вожак.
В створе хрупкой стеклянно светлеющей полоски неба, бледным отблеском окрашивающей темную стену леса впереди, он, вожак, видел и нечетко белеющие столбы, и, казалось, ту вызванивающую, больно, словно огнем, колющуюся паутину. Он все помнит. Помнит, как в первый раз встретил тут это чудище, как пытался сломать, разрушить неожиданное препятствие, как, ошалев от боли, роняя капли рубиновой соленой крови, увлекая испуганное стадо, ринулся прочь...
