Верховодила в их с дочкой классе некая Настя Шелковина. Та, у которой мать как-то попалась на торговле самогоном в горячем цехе — ну, в литейке, где котлы с расплавленным металлом и по над ними везде — такие тонкие на вид подмостки. А над головой все время что-то проносится по монорельсовой дороге. Гром, грохот, лязг. Но ухо к ним привыкает. Те, кто работает достаточно давно, могут общаться как ни в чем не бывало.
Тетка-кладовщица с лицом, черным от пыли, разносила по цеху самогон, карабкалась к рабочим на подмостки и тем, кто не хотел брать, с улыбочкой цедила:
— Видать, ты не мужчина!
Выпей, мол, дорогой, прими на грудь. Не важно, что и трезвым ты здесь поминутно жизнью рискуешь. А если ж на ногах нетвердо стоять будешь — то это — почти верная смерть. Думала ли она об этом — кладовщица?
Позднее, будучи пойманной на месте преступления, она плакала в комнате досмотров:
— Пощадите, добрые люди, трое детей без мужика, кормить их нечем…
Много же нас — тех, у кого трое детей без мужика!
Старший ее сын уже давно сидит в тюрьме, а средний мог бы и сам работать — ему двадцать лет.
Но это мало что меняет.
Настя у нее — младшенькая. Черноглазая, красивая девочка.
Я работала тогда в заводской многотиражке. Из списка уволенных по статье, который мы должны были регулярно публиковать — кому-то на позор, а прочим в назидание — я вычеркнула ее фамилию — все-таки мама дочкиной одноклассницы.
Валюшку мне пришлось перевести в этот класс, когда нам понадобилась первая смена. Во вторую ее некому было водить — я на работе, у старшего сына шестой урок. Ладно еще, что младший с утра до вечера — в детском саду.
Вроде бы, родители все вместе заплатили директрисе школы, чтобы поставила их класс в первую смену. Но не все бы догадались, а они смекнули, что деньги могут решить эту проблему, а тут я привожу Вальку совершенно бесплатно — договорилась, повезло. Во вторую смену в школу отправлять детей никто не хочет.
Когда-то я сама училась в этой школе, и половина учителей работает еще с тех пор. Вот они мне и «пошли навстречу», как они сами говорили.
В школе, конечно, многое изменилось с тех, моих, времен.
Мы, например, не объявляли никому бойкотов. Про это можно было только в книжках прочитать.
А моей Вальке тут же объявили бойкот.
Была у них там в классе одна девочка, Наташа Власова. Считалось, что она — воровка. На каждой перемене дети ее обступали и галдели, галдели без конца о том, как она что-нибудь у кого-нибудь стащила. Наташа, захлебываясь ревом, кричала, что вокруг все врут, и столько горя было в этом ее крике, что и слышать ее было нельзя. Звенел спасительный звонок — тогда ей обещали: «Ничего, вот после школы разберемся».
