Одри Смит стояла довольно близко — ведь, провожая гостя, Крейн отошел недалеко,— но он увидел ее в зеленой рамке сада, и ему показалось, что ее платье еще синее от дали. А когда она заговорила, ее голос звучал иначе—приветливо и как бы издалека, словно она окликает друга. Это растрогало его необычайно, хотя она только и сказала:
— Где ваша старая шляпа?
— Она уже не моя,— серьезно ответил он.— Пришлось, ничего не поделаешь. Кажется, пугало в ней ходит.
— Пойдемте посмотрим на пугало!— воскликнула она.
Он повел ее в огород и показал его достопримечательности — от Арчера, важно опиравшегося на лопату, до божка, ухмылявшегося у края грядки. Говорил он все торжественней и не понимал ни слова.
Наконец она рассеянно, почти грубо прервала его, но ее карие глаза смотрели ясно и радостно.
— Не говорите вы так! — воскликнула она.— Можно подумать, что мы в глуши. А это... это просто рай[7]... У вас так красиво...
Именно тогда потерявший шляпу полковник потерял и голову. Темный и прямой на причудливом фоне огорода, он в самой традиционной манере предложил даме все, чем владел, включая капусту и пугало. Когда он называл капусту, смешное воспоминание бумерангом возвратилось к нему и стало возвышенным.
— И лишнего тут много,— мрачно заключил он.— Пугало, и божок, и глупый человек, опутанный условностями.
— Особенно когда выбирает шляпу,— сказала она.
— Боюсь, это исключение,— серьезно возразил он. — Вы редко такое увидите, у меня очень скучно. Я полюбил вас, иначе не мог, но вы — из другого мира, где говорят, что думают, и не понимают ни наших умолчаний, ни наших предрассудков.
— Да, мы наглые,— признала она,— и вы простите меня, если я скажу, что думаю.
— Лучшего я не заслужил,— печально ответил он.
— Я тоже, кажется, вас полюбила,— спокойно сказала она.— Не знаю, при чем тут время. Вы самый поразительный человек, какого я видела.
— Господи помилуй! — почти беспомощно воскликнул он.— Боюсь, вы ошибаетесь. Что-что, а на оригинальность я никогда не претендовал.
— Вот именно! — подхватила она.— Я видела очень многих людей, претендующих на оригинальность. Конечно, они готовы одеться в капусту. Они бы и в тыкву залезли, если бы могли. Они бы ходили в одном салате. Ведь они это делают ради моды, неумолимой богемной моды. Отрицание условностей — их условность. Я и сама так могу, это очень занятно, но я всегда распознаю смелость и силу. У них все зыбко, все бесформенно. А поистине сильный может создать форму и разбить ее. Тот, кто жертвует ради слова двадцатью годами условности — настоящий человек и властелин судьбы.
