— Пробиваются. Ближе всех — 205-я. Передовой батальон отсюда километрах в двух. Только днем им крепко досталось. Технику пожгли, потери понесли. Город… мать его… на броне много не навоюешь. Бог даст, может, завтра к вечеру кто пробьется. Не бесконечные же запасы у «чехов»?
Воображению не поддается количество боеприпасов, выпущенных «чехами» за эти дни. На добрый эшелон тянет. Одних выстрелов из «граников» сколько сотен. Где они их берут? Кто им продает? Ведь все новое, с заводов, со складов.
В сквере между нами и МВД уже четверо суток валяются четыре трупа «чечей». Их завалили в первые же минуты. И вытащить не могут — все под нашим перекрестным огнем. Днем разглядывал их в оптику. Одеты — с иголочки. Новые «комки», новые «разгрузники», новые автоматы — все наше, и все «с нуля».
— Ноль третий, наблюдаю в сквере справа накопление «чехов»! — неестественно громко оживает вдруг рация. И тотчас все приходит в движение. Невидимые в темноте скоро и быстро собираются люди. Все спят одетыми, не выпуская оружия из рук. И теперь в подвале и коридоре слышны топот и лязганье железа. Гарнизон занимает оборону.
На улице после тьмы подвала неестественно светло. За часы отсутствия «лежка» между плит стала грязевой лужей. От одной мысли, что надо плюхаться в эту ледяную жижу, передергивает. Но если что — придется. А пока спиной к бетонному блоку, рядышком.
Неужели опять штурм? Который уже за эти дни? А «бэка» все меньше. Теперь каждый выстрел, каждую пулю считаем.
Где-то далеко, наверное, в Ханкале, заухала артиллерия. А спустя несколько секунд ухо уловило нарастающий свист подлетающих снарядов. И мгновенно, забыв обо всех неудобствах лежания в холодной воде, одним броском плюхаюсь в «лежку» среди плит. Вздрогнула земля — оглушительно ахнул разрыв, за ним еще и еще. Последующие десять минут снаряды методично перепахивают все вокруг. Разброс примерно такой: два улетают к «чехам», один — к нам.
То ли такие меткие у нас артиллеристы, то ли с координатами что-то напутали!
Наконец все затихает. В сырой полутьме мимо протаскивают под руки кого-то с передового блока.
— Мамочка, как больно! Мама, как больно! Мама… — стонет раненый.
Который по счету, накрытый своими?
«Вертушки» по нам били, артиллерия била. Слава богу, «двухсотых» пока от своих нет.
Через час возвращаюсь в подвал. Тело бьет крупный озноб. Одежда насквозь мокрая. Кажется, температурю. Сосед, капитан, видя мое состояние, протягивает плащ-накидку. Под ней, согревшись, почти мгновенно забываюсь полусном-полубредом. Опять стреляю, опять бегу.
