— Я думаю, — ответил Тавернер своим спокойным голосом, — что победит Хунифа, так как правда на ее стороне.
— Но, — черт побери, девушка-туземка, они вообще ни о чем таком не думают.
— Видимо, она думала.
— Некоторые касты не слишком нетерпимы в вопросах нравственности, но она хотела добиться всех прав. Я дал ей достаточно, чтобы обеспечить отъезд до появления ребенка, — продолжал он, распрямляя плечи. — Почему она не придет ко мне и не оставит Эвелин в покое? Эвелин никогда не причиняла ей вреда. Я мог бы выдержать, сколько бы она меня ни мучила, но это… это совсем другое дело.
Наш разговор был прерван появлением сиделки.
— К миссис Юстэйс возвращается сознание, — сказала она. — Я думаю, вам лучше зайти.
Мы вернулись в комнату больной, и мое профессиональное чутье мне подсказало, что это последняя вспышка угасающего пламени.
Миссис Юстэйс узнала своего мужа, когда он опустился возле нее на колени, но я не думаю, чтобы Тавернер или я для нее что-нибудь значили.
Она смотрела на него со странным выражением лица, как будто она никогда не видела его раньше.
— Я не думала, что тебе это нравится, — сказала она.
Казалось, ее слова привели его в замешательство, и он не знал, что ответить. Тогда она опять прервала молчание:
— О, Тони, — сказала она, — ей было только пятнадцать.
И тогда мы поняли, что она хотела сказать.
— Какое это имеет значение, любимая, — прошептал стоящий возле нее человек. — Забудь все это. Единственное, что от тебя требуется сейчас, — это стать здоровой и сильной, а тогда мы обо всем поговорим. Когда тебе станет лучше.
— Я не хочу, чтобы мне стало лучше, — донесся голос с кровати. — Все так… так не похоже на то, чего я ждала. Я не думала, что тебе это нравится, Тони. Но, очевидно, все мужчины одинаковы.
— Ты не должна принимать это так близко к сердцу, дорогая, — ответил мужчина сокрушенно. — Каждый там так поступает. Должен так поступать. Виноват климат. Никто об этом не думает.
— Я думаю, — произнес голос, донесшийся издалека. — И должны были бы думать другие женщины, если бы узнали. Мужчины достаточно благоразумны, чтобы не говорить об этом. Женщины не смогли бы этого вынести.
— Но она не была одной из наших женщин, дорогая.
— Но она была женщина, и я женщина, и это причиняет боль всему женскому роду. Я не умею этого четко выразить, но я ощущаю… я ощущаю это как оскорбление всего лучшего, что есть во мне.
— Что же делать мужчинам за границей? — безнадежно произнес мужчина. — Это расплата за Империю.
