А. И. морщится. Ему неудобно. Собственно, мои слова должен был сказать он.
Я тоже хороша. Второй раз за день срываюсь. Что я, Пашку не знаю? И совершенно незачем было так орать, как сказано у классика. Причем не совсем по делу. Петр и Андрей — имена не еврейские, а греческие.
(А Хаста — какое?)
— Ладно, — говорю я, — давайте работать.
Но с работой что-то не ладится. Вновь начинает лезть в голову всякое… причем, достаточно последовательно. Не Пашка ли, засранец, послужил катализатором, вызвавшим «момент истины?» Нет, пожалуй, это произошло раньше. Музыканты? Нет, еще раньше…
И то, что я говорила в столовке… Увольте меня! Какая-то сожительница какого-то уголовника, где-то в Северной Европе, да еще в Средние Века… Ориентиры! Я даже не знаю, как выглядит Хаста, потому что вижу этот мир ее глазами. Хаста, надо же, имячко!
Все. Хватит!
Александр Иванович заметил, что я отвлеклась, и поскольку он в претензии на меня за свое смущение, начинает бубнить из-за стеллажей про грядущую мэрскую комиссию, к которой надо готовиться, а я занята неизвестно чем…
Вот именно.
События дня настолько выбили меня из колеи, что когда после работы Андрей Первозванный, то есть Сажин, в очередной раз начинает напрашиваться в гости, я на сей раз не отлаиваюсь. Сажин — мужественный человек. Его даже не испугала моя тетушка, исправно работающая жупелом для всех знакомых мужиков. На самом-то деле тетя Люся не так страшна, как я ее малюю, просто пребывание мужчины в ее стародевической квартире приводит тетушку в эйфорическое состояние. Она все еще надеется… на меня, понятно. Я разливаю кофе (а как же!), Сажин роется в книгах — некоторые вывезены еще из Каронина. В те полузабытые времена всеобщего дефицита книжные магазины в области были богаче, чем в городе. Других богатств не имелось.
Разумеется, едва войдя в комнату, и оглядевшись, он спрашивает, где у меня компьютер. Рефлекс, ничего не поделаешь. Честно отвечаю, что не держу. Уж на комп-то моих заработков бы хватило. Но пусть хоть дома глаза отдыхают.
Тетя Люся периодически заглядывает в комнату. Пусть заглядывает, ничего существенно нового она не увидит. Словом, все честь честью.
— А это что? — спрашивает Сажин. Он поднял с пола какую-то бумажку, видимо, выпавшую из книги. — График какой-то, расчеты… может, что нужное?
— Ну-ка дай сюда. Чьи ж это каракули такие безобразные? Батюшки-матушки, да это ж я рисовала…когда? Аж в девятом классе. Позже я уже теорий не придумывала.
