О стихах Александра Адуева и подобных ему романтиков, падких на стихотворство и «поэтическую славу», Белинский (в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года») писал: «Стихи нашего романтика гладки, блестящи, не лишены даже поэтической обработки; хотя в них и довольно риторической водицы, однако в них местами проглядывает чувство, иногда даже блеснет мысль… — словом, заметно что-то вроде таланта».[67]
Более того, отмечает критик, подобные стихи печатались в свое время в журналах, их хвалили, а авторы их достигали известности. Но молодому Адуеву, по меткому замечанию Белинского, не удалось насладиться даже ложной известностью. Его «не допустили» до этого «время», в которое он вышел со своими стихами, и «умный, откровенный дядя».
О, если бы знал тогда Белинский, что стихи Адуева были когда-то, в пору романтического увлечения стихотворством, поэтическими опытами самого автора «Обыкновенной истории»! Как бы он от души посмеялся вместе с Гончаровым над тем, что ими самими было пережито в прошлом и что они теперь так страстно и беспощадно преследовали и высмеивали в нравах и литературе.
* * *
Повести явились первыми прозаическими дебютами Гончарова. И это не было случайным. В тридцатых годах повесть стала чрезвычайно популярным жанром в русской литературе. «Нам нужна повесть», «мы требуем повести», — говорил Белинский и «тайну ее владычества» объяснял тем, что «ее форма может вместить в себе все, что хотите, — легкий очерк нравов, и колкую саркастическую насмешку над человеком и обществом, и глубокое таинство души, и жестокую игру страстей. Краткая и быстрая, легкая и глубокая вместе, она перелетает с предмета на предмет, дробит жизнь по мелочи и вырывает листки из великой книги этой жизни».[68] Именно по этим реалистическим путям стремился направить развитие русской повести Белинский. Но этой линии в литературе противостояли другие. Приходилось не только вести борьбу с реакционной литературой, но и преодолевать влияние ложно-романтической прозы Марлинского и его подражателей. «Отчаянная фразеология ложных, натянутых страстей и притязательная (pretentieuse) фразеология немецко-бюргерской мечтательности», «преувеличения, мелодрама, трескучие эффекты» — вот что, как указывал Белинский, составляло «главный характер» повестей Марлинского.
В двадцатых годах эти повести принесли известную пользу обществу: в них был виден ум, образованность, что помогло читателям скорее распознать фальшь и пошлость сочинений Булгарина, который, по словам Белинского, «выдавал нам за народность грязь проcтонародья». Но времена переменились. Русская литература стремилась к связи с жизнью, и литературная манера Марлинского стала для нее помехой.
