В одной из своих статей Белинский заметил, что двадцатые годы — «это ультра-романтическое и ультрастихотворное время». Но то же самое можно сказать и о тридцатых годах. Увлечение стихотворством в то время приняло среди молодежи почти повальный характер. «Писание стихов тогда, — по замечанию Гончарова, — было дипломом на интеллигенцию». Известную дань этому увлечению отдал и молодой Гончаров.
И по своей главной теме (утраченная любовь), и по образу героя («страдалец с пасмурным челом»), и по фразеологии («волшебный миг любви», «пламенная страсть», «коварное молчание», «демон злой», «дико воющая пучина») стихи Гончарова вполне традиционны для условно-романтической поэзии тридцатых годов. Сказалась известная зависимость его художественных вкусов от эстетической атмосферы в кругу Майковых.
Однако зависимость эту не следует преувеличивать. Здесь не было идейных влияний, а лишь только формальные. В стихах Гончарова нетрудно заметить и подражание пушкинской интонации. Несмотря на внешнюю их «гремучесть», стихи не лишены искренности. Поэт стремится выразить в них свои лирические настроения и переживания, а не напускные чувства и страсти. В отличие от уныния традиционной, элегической лирики того времени в его стихах не слышится безысходного разочарования, и конфликт с действительностью лишь временно трагичен. Меланхолические размышления обычно завершаются уверенным взглядом на будущее, сознанием связи с жизнью.
Я в мир вошел и оглянулся —
Роскошно все цвело кругом,
Я горделиво улыбнулся;
Я в мире лучшим был звеном, —
говорит поэт. Но кто-то обрекает его на страдания и:
…рукою дерзновенной
Кумир блаженства сокрушил!
Поэт погружен «в бездну муки» и все же верит в то, что
Мечты сильнее разгорятся,
Живее вспыхнет жизнь моя.
Стихи Гончарова свидетельствуют о том, что и у него был свой «романтический этап» в творчестве.
«Проба сил» в стихах (это «баловство» поэзией) для Гончарова была неудачной, и он, видимо, в дальнейшем не повторял ее. Критически взглянуть на свои поэтические опыты ему помог, несомненно, Белинский статьей о стихотворениях Бенедиктова (1835), которая нанесла сокрушительный удар не только шумной популярности Бенедиктова, но и всей эпигонской и реакционно-романтической поэзии.
Замечательно, что часть своих стихов Гончаров использовал в «Обыкновенной истории», приписав их авторство Александру Адуеву. Но он не просто использовал эти стихи, но и намеренно ухудшил их текст, чтобы затем, устами дядюшки Адуева, язвительно высмеять их. По меткому замечанию А. Г. Цейтлина, это один из интересных случаев самопародии писателя.
