Я бросаю взгляд на погоны и вижу у него вместо вахмистрских сверхсрочнослужащего, по краям обшитых галуном, как у юнкера, теперь на черкеске погоны подхорунжего. Я недоуменно смотрю на него, а Маневский поясняет, что за вчерашний бой командир полка поздравил его с повышением, а начальник бригады — утвердил.
Дубина же, имея погоны в сумах еще из Мерва, теперь надел их.
— Полюбуйтесь на него, — закончил Маневский.
Я, конечно, поздравил нашего всегда бравого вахмистра сотни, и он от радости с каким-то храпом в нос весело ответил:
— Покорнейше благодарю, ваше благородие! — и добавил: — А если бы я вчера остался с коноводами, как вы мне приказали, то этого бы не случилось.
— А вы почему здесь? — строго спросил я вчера вахмистра Дубину, когда мы спешились перед боем. По уставу вахмистр сотни всегда должен оставаться при командире сотни. Если же вся сотня шла в цепь — он должен оставаться с коноводами и командовать ими.
— Мне разрешил командир сотни быть с вами, — ответил он мне.
— Ну, так оставайтесь с коноводами, — коротко, за неимением времени, бросил я ему тогда.
— Никак нет… я хочу быть в цепи как рядовой казак, — быстро ответил он.
Рассуждать было некогда.
— Гоните! — бросил я ему вчера.
Вахмистр Дубина — из Кубанского конного дивизиона, что стоял в Варшаве. Серебряные шашка, кинжал, газыри, накладка на револьвер системы «наган» — все у него было призовое за джигитовку. Он всегда был при них и с навесными погонами — важный, внешне блестящий. Таковым он был и вчера перед боем, но с винтовкою в руках. Результат оказался для него и для сотни блестящим. Поэтому он теперь и благодарит меня. Поэтому он рад, весел и счастлив, а я, его начальник, нахожусь в унынии от впечатлений первого боя. Наши психологии расходятся.
Второй день войны. Гибель хорунжего Семеняки с разъездом
Бывший Верховный главнокомандующий русскими армиями в дни революции 1917 года генерал Брусилов в своих воспоминаниях писал, что в русско-турецкую войну 1877–1878 годов, будучи корнетом 17-го Нижегородского драгунского полка, в конной атаке на турок под Карсом упал с коня. Причин своего падения он не указывал. Возможно, что он упал «со страха». На каждого воина первый бой производит свое впечатление.
Нам сообщили, что на бивак привезли убитых вчера казаков-таманцев, то есть погибший до одного человека весь головной разъезд полка. С тяжелым осадком от впечатлений первого боя пошел и я.
Лежал ряд убитых казаков… все в черкесках. За сутки под ярким солнцем тела их очень разбухли. Пояса при кинжалах глубоко врезались в животы. У всех большие зияющие раны в лоб. Турки были вооружены старыми десятизарядными винтовками большого калибра со свинцовыми пулями, делающими большие раны. Все казаки убиты на близком расстоянии, наповал. Они лежали без папах, и черные зияющие раны на лбах, в которые легко мог войти большой человеческий палец, были неприятны и… страшны. Лица мертвых ничего не выражали. Хорунжий Семеняка, красивый брюнет, бывший сольный номер, регент и украшение нашего юнкерского хора Оренбургского казачьего военного училища, екатеринодарский реалист, со слегка заросшею бородой, лежал бледный, с изможденным лицом. Раненный вначале в бедро, а потом в живот, в неестественно скорченной позе, с искаженным от боли лицом и со скрюченными над головою руками, словно он за что-то цеплялся для своего спасения, он так и застыл умирая, весь день пролежав среди убитых своих казаков…
