— Да, сэр, там они были, и очень хорошие.
Он сел в низкое кресло, и Галь сразу же пересела к нему на колени.
— Андре, принесите нам анисовку. И не забудьте, что мистер Эбблинг любит очень крепкий кофе.
— Не забуду, миссис, — ответил Андре.
Менделл смотрел, как Андре наливает ликер в два стакана и ставит их на край столика. После этого Андре хорошенько перемешал скотч для мистера Эбблинга. Менделл решил, что Андре куда лучше справляется с обязанностями шофера, чем лакея. Такой же крупный, как и Менделл, Андре чувствовал себя неуютно в ливрее.
— Я всегда любил Чайковского, особенно его Четвертую симфонию. — Эбблинг удовлетворенно покачал головой. Да и Пятую тоже. А он что, русский или поляк?
— Кажется, русский, — ответила Галь.
С напряженными до предела мускулами Менделл пытался слушать музыку и не мог. Эбблинг протянул ему коробку с сигарами.
— Сигару?
— Нет, спасибо, — Менделл заставил себя улыбнуться. — Предпочитаю «Кэмел». — Он достал из кармана пачку и предложил Галь.
— Не сейчас, дорогой, — покачала она головой, и так как Андре входил в комнату с серебряным подносом, на котором стоял кофейный сервиз, она приказала ему: — Андре, сделайте, пожалуйста, погромче. Отец качает головой, как болванчик, а я до такой степени уменьшила звук, что ничего не слышу.
— Слушаюсь, миссис, — ответил Андре и повернул ручку.
Из телевизора вырвались такие мощные звуки, что Менделл непроизвольно вздрогнул. Галь, по-прежнему сидевшая у него на коленях, повернулась, чтобы лучше видеть его.
— В чем дело, дорогой?
Менделл затянулся сигаретой, потом положил ее на серебряный поднос рядом с чашкой, которую только что наполнил Андре. Ему было стыдно говорить ей правду.
— Ничего, ровным счетом ничего, любовь моя. Галь провела рукой по его волосам.
— Хочешь, я скажу тебе кое-что, дорогой? — Она задержала дыхание и немного поерзала у него на коленях, чтобы еще больше усилить ощущение их близости. — Я всегда мечтала выйти замуж за блондина.
Менделл нежно погладил ее, выпил ликер и сразу понял, что ему следовало бы воздержаться от этого. Напиток оказался крепче всех, которые он до этого пил, и у Барни появилось ощущение, что голова его стала резиновой. Галь по-прежнему ерзала у него на коленях, все сильнее прижимаясь к нему. Менделл посмотрел на Эбблинга, который отвел взгляд и качал головой в такт музыке. Глядя на него, Менделл огорчился. У Эбблинга был очень скверный вид, и глаза слишком блестели. Казалось, что он в сильном жару. Время от времени он сжимал губы, как от боли. Перехватив взгляд Менделла, Эбблинг произнес:
