Мне не пришлось напрягать слух, чтобы установить, что наверху кто-то есть. Этот кто-то был явно зол, сыпал проклятьями и похабными ругательствами. Я бесшумно подкрался к лестнице. Над моей головой заскрипел под тяжелыми шагами пол. Этот, наверху, перестал ругаться, стало тихо. Вдруг раздался сухой щелчок, похожий на выстрел, и следом приглушенный стон.
Я замер.
И опять пошли ругательства. А потом их подкрепил второй короткий щелчок, точь-в-точь как первый. Прекрасно. Если можно назвать это прекрасным. То был не выстрел. Но я почувствовал, как от отвращения у меня передернулось лицо. Револьвер все-таки был бы порядочней и гуманней. Я полез наверх по лестнице – быстро, но тихо. Вскоре мои глаза оказались на уровне пола.
Задница, какой мне еще до сих пор не доводилось видеть, монументальный, чудовищный круп, смахивавший на два набитых рюкзака, полностью закрывал мне обзор. Эта толстуха была всем толстухам толстуха! Вот уж кому явно наплевать на фигуру.
Расставив похожие на пару необтесанных бревен ноги в бумажных чулках разного цвета и уперев руки в бока, она пыхтела, как паровоз, а в промежутках между вздохами выблевывала гнусным голосом желчь. В правой руке она сжимала длинный кнут с коротким кнутовищем.
Комнатка была маленькая, бедная, но чистенькая. Белита Моралес с лицом, искаженным от боли, и глазами, пылающими бессильной ненавистью, сидела на полу, вжавшись в угол; ее подвернутые ноги укрывала красная шерстяная юбка. Плаща на ней уже не было, а разорванный пуловер открывал восхитительную грудь. Две чудесные грудки, хоть и меченные красно-кровавой полосой, не сдавались. Они стояли горделиво, словно бросая вызов истязательнице.
Глава V
Переулок Цилиндров
Одним махом я преодолел последние ступеньки лестницы и появился в комнате.
– Что происходит? – рявкнул я.– Играем по вечерам в истязателей малолетних?
Гнусная бабища с поразительным проворством повернулась. Пахло от нее отнюдь не духами Карвена. Правильней будет сказать, воняло от этого тюка грязного белья, как от общественного сортира. Над обвислыми буферами величины невероятной даже для итальянских старлеток, болтающимися под прикрытием засаленной блузки, торчала отвратнейшая башка, лишенная шеи, словно вбитая прямиком в жирные плечи, которые обтягивал облезлый меховой жакет. Смуглая, сморщенная, беззубая харя и гноящийся глаз, смотрящий пронзительно и злобно. Единственный. Правый. Второго не было: то ли ей выбили его в драке, то ли выел сифилис. Одним словом, второй глаз был полностью закрыт. Для довершения картины замечу, что растрепанные черные космы сальных, лоснящихся волос делали из нее точную копию головы Горгоны.
