Я это знал, но искал способа всучить ему милостыню, не оказавшись притом в дурацком положении. И тем хуже, если он купит себе сигарет на те монеты, что ему перепадут. Хорошего времечка (ха-ха!) ему будет отпущено ровно столько, сколько он сам себе пожелает дать. Я не принадлежу к числу людей, которые отказывают в нескольких грошах бродяге под предлогом того, что бродяга тут же поспешит обратить их в глоток вина. Глоток вина иногда бывает нужнее, чем кусок хлеба. Все зависит от обстоятельств.
– На четвертом, месье,– сказал парнишка, показывая этаж.
Верно, на четвертом. Вон оно, окно с вязанными крючком занавесками, похожими на двух непонятных зверюшек, обреченных вечно глядеть друг на друга. Голубые трусики подпрыгивали в проеме окна этажом выше.
– Спасибо, сынок.
Я сунул ему двести франков.
– Спасибо, месье,– молвил он, сжимая в своей ручонке две белые монетки.– Я провожу вас,– добавил он.
Мы оставили посреди двора старшего в кепке и стали взбираться по железным ступенькам, скользким от хлеставшей воды. Мы добрались до второго этажа, когда наверху разразился скандал. Кто-то, рискуя расквасить себе физиономию, стремительно спускался по лестнице, стуча каблуками по гулким ступеням. Снизу до нас донесся голос старшего в кепке:
– Ты собралась на бал черномазых, Жанна? Так рано? Ты забыла свои трусики.
Та, что стремглав бежала по лестнице и к кому были обращены эти слова, предстала перед нами на ближайшем повороте. Остановившись, она наклонилась над перилами и тут же со смехом ответила:
– Я могу купить себе не одни, голодранец несчастный. А бал черномазых, видать, в печенках у тебя сидит.
Затем, довольная собой, она двинулась вниз, с улыбкой проскользнув мимо нас. То была девушка лет восемнадцати – двадцати, с темно-русыми волосами, на которые был наброшен завязанный на шее платок. Кроличий жакет с вытертыми рукавами и юбка, суженная чуть пониже колен, где начиналась плиссированная оборка, колыхавшаяся при малейшем движении,– вот ее туалет. Выглядела она вполне элегантно, на красивых ногах – довольно тонкие чулки, хорошенькая мордашка подкрашена без излишеств, туфли – на высоких каблуках. От нее веяло здоровьем и веселым задором, такой она наверняка была здесь одна. Она исчезла с радостным шумом, и ветер, врывавшийся сквозь прутья перил, подхватил и унес безвозвратно запах духов, которые она употребляла, судя по всему, не скупясь, духов нежных, тонких, с долей эротики, престижных – они плохо сочетались с кроличьим жакетом,– такие духи мне уже доводилось вдыхать, ими душилась Элен, моя секретарша, – в общем, духи эти – довольно дорогая штуковина. Я выглянул во двор как раз в тот момент, когда она туда ступила. Она попыталась обойти подростка в кепке, но тот преградил ей дорогу. Они торопливо обменялись несколькими словами, которых я не расслышал, дело кончилось оплеухой, которую девушка влепила парню, и тот остался стоять в грязи дурак дураком, его и без того длинный нос вытянулся, пожалуй, еще больше. Девушка вышла на улицу Сайда и двинулась по направлению к улице Оливье-де-Серр. Где-то в доме открылось окно, и хриплый женский голос прокричал: «Ну что, кончил, Фернан? Иди есть»; под градом последовавших затем ругательств подросток в свою очередь тоже исчез.
