Мы уведомили Министерство сельского хозяйства, что моя кобыла Брунгильда уже стоит в конюшне в Яффо. Один жокей за 50 фунтов подтвердил, что Брунгильда застоялась, и немедленное прибытие Шультхайса имело бы особую важность для израильского коневодства.
Неделю спустя в мою дверь позвонили. В квартиру ворвались два детектива с ордером на обыск. Государство Израиль обвиняло меня в мошенничестве.
— Вы не хотите нам объяснить, каким образом у коня-качалки могут появиться жеребята? — орал на меня один из детективов. — Вы нас что, держите за совершенных идиотов?
Я подтвердил, собрал самое необходимое и попрощался с женой. Но в последнее мгновение выручила моя испытанная находчивость.
— Между прочим, господа, — сказал я, — разве вы не знаете, что Брунгильда — тоже лошадь-качалка.
Детективы пошептались друг с другом, пришли к выводу, что это в корне меняет суть проблемы, и распрощались. Двумя часами позже я получил счет на 117 фунтов за "содержание в конюшне жеребца Шульхайтса". Следующий инцидент произошел у государственного уполномоченного ветеринара, исследовавшего покрытого пылью Шультхайса на таможенном складе и диагностировавшем "антисанитарное состояние, возможно, инфицирован".
Это могло быть опасным, но, к счастью, выяснилось, что кузен ветеринара был родственником зятя г-жи Тосканини, благодаря чему удалось настоять на формулировке "способности жеребца к деторождению сомнительны".
К сожалению, этим были преодолены еще не все трудности в мире.
Министерство сельского хозяйства захотело выяснить, где я приобрел лошадь-качалку по имени Брунгильда и какой налог на предметы роскоши я уплатил. После этого мой адвокат отказался от дела, аргументируя тем, что должен сохранить хотя бы свою семью.
На следующую ночь я был арестован.
Заседание суда было скорым. Благодаря своему безупречному прошлому я получил только два года тюрьмы. Три месяца, которые я уже проторчал в транспорте, катаясь по учреждениям, были мне зачтены.
Меня направили в камеру № 18 старой тюрьмы в Яффо. Поначалу я очень страдал от несправедливого решения, и особенно от одиночества, но в один из дней дверь камеры распахнулась и ко мне подоспело общество в лице добропорядочной, хотя и несколько опустившейся упряжной лошади. Она была тоже осуждена за мошенничество, поскольку выдавала себя перед портовыми службами в Хайфе за лошадь-качалку.
