— Ох, дядя, мне не раз еще придется… Неужели ты сами никогда не попадали в авантюру из-за первой попавшейся юбки? В любой вашей «категории», даже среди тех, кто разодет в бархат и горностаи, такие попадаются…
Богдан иронизировал, смеялся, но о причине дуэли упорно молчал и ходил, словно в воду опущенный, рука его давно зажила, так что боль ему докучать не могла. Что-то за этим крылось.
Однако Вальдемар, хотя и обеспокоен был состоянием юноши, сам пребывал в душевных терзаниях. По всем великосветским салонам шептались о его браке с Люци как о чем-то решенном. На них уже смотрели, слови на новобрачных.
Люция цвела, Вальдемар мрачнел.
Он старательно избегал Люцию, и они лишь случайно сталкивались на больших приемах. Столь странные отношения не ушли от внимания пани Идалии. Но она ни; словом себя не выдала, делая вид, что ничего не замечает и понятия не имеет о ползущих сплетнях. Возможно, и она искренне желала брака Люции с Вальдемаром но, должно быть, мало верила в то, что это могло произойти.
Однако непрестанно устраивала приемы, следя, чтобы Вальдемар получил приглашение одним из первых, стараясь, чтобы Вальдемар и Люция всегда оказывались рядом, участвовали в общих развлечениях. И ей это удавалось.
Люция изменила поведение. Из холодной весталки она вдруг преобразилась в кокетливую красавицу. Эта столь внезапная перемена уже сама по себе очаровывала мужчин — а Люция все свое обаяние направила на Вальдемара. Казалось, ее пожирает внутренний огонь, глаза, сияют, приоткрытые губы ждут поцелуя…
— Я твоя! — говорило каждое ее движение.
И душа майората стала понемногу оттаивать.
Словно тень промчавшейся ласточки, словно долетевшая неведомо откуда волна неуловимо благовонного запаха, словно колыханье расцветшей ветки акации…
Что-то новое, еще непонятное, проникало ему кровь — капля за каплей. И каждая капля делала кровью горячее. Что-то в нем просыпалось, слабо, неуловимо, словно отдаленное горное эхо, казалось, давно уснувшее; меж скал, но пробудившееся нежданно. Вальдемара порой охватывали удивление и страх. Но он посещали все приемы, балы и рауты, куда его приглашали, не пытаясь искать спасения в бегстве.
Тут из Варшавы неожиданно исчез Богдан. После нескольких дней томительного неведения майорат получил от него письмо.
Богдан писал: «Дорогой дядя! Я бежал из этого города, потому что Варшава разочаровала меня. Я верил своей балерине, не верил сплетням, достигавшим моих ушей, искренне полагая, что моя избранница — исключение из правил. За грубую шутку в ее адрес я вызвал нахала кукиш — за что я неизмеримо благодарен костлявой. Ибо избранница моя, эта мнимая невинность и добродетель, уже перешла в десятые руки. Если эти руки столь же наивные, как мои — остается только выразить соболезнования ее нынешнему обладателю. Дядя, прошу, заплатите мои новые долги. Клянусь, это последние. Список прилагаю. Возвращаюсь в Глембовичи, там безопаснее. Там Ганечка, мое сокровище, уверен, исключительно мое!»
