Он вывез из России вместе с военными познаниями еще и все русские ругательства, чтобы понукать солдат, а также безграничное благоговение перед престолом — чувство, которое он перенес на его величество Фердинанда Первого.[2] В 1912 и 1913 годах он сражался против турок и сербов,[3] которые ранили его шрапнелью в бедро. С тех пор он был полуинвалидом, ходил, слегка прихрамывая. Во время мировой войны его назначили комендантом Тырнова.
В то время в городе находилось множество военнопленных. На Марно-полё, служившем учебным плацем для солдат, высились громадные стога соломы и сена. Продовольственные склады размещались в старых торговых подвалах и лабазах. Метали стога военнопленные, по большей части сербы и румыны. В лагере к западу от города жили русские, пользовавшиеся особым расположением и симпатией населения, а также французы, итальянцы и англичане, освобожденные от всякой работы.
Эта разноплеменная толпа была вверена полковнику. Он презирал румын и жестоко ненавидел сербов — «коварных, подлых союзников» по Балканской войне, которые его ранили и тем испортили ему военную карьеру. Инвалид, уже в годах, он вдруг стал проявлять заботу об унаследованной от отца земле, рассчитывая когда-нибудь выстроить там загородную виллу, чтобы на старости лет удалиться на покой. И стал часто ездить туда, проверяя, как идет окапывание или опрыскивание винограда. С истинно крестьянской бережливостью, даже скупостью, он вел счет каждой истраченной стотинке.[4] Соседям уже надоело ссориться и судиться с ним. Из-за каждого нечаянно брошенного в его владения камня он затевал скандал и грозил соседу побоями.
— Для нас, простых людишек, он был недосягаем, держался с нами, как важный барин, — рассказывал старый учитель, который напомнил мне всю эту историю.
Чтобы сделать свои владения неприступными, полковник приказал денщику протянуть между колючей проволокой, которой был обнесен виноградник, тонкую проволочку с колокольчиком, скрытым в лохмотьях пугала, поставленного на страх сорокам и дроздам.
Так как старый каменный дом на их участке был мало приспособлен для жилья, полковница предпочитала проводить лето у родных, живших неподалеку. Денщик же стерег виноградник, пока убирали урожай. Это был тощий долговязый дядька из крестьян, незадолго до того овдовевший. Его сощуренные глазки казались незрячими, бурые усы свисали над тонкими губами, как метелки кукурузы. Замкнутый, молчаливый, он ходил точно лунатик и слепо исполнял все распоряжения полковника. Не будь он денщиком, он бы, наверно, постригся в монахи и с той же рабской преданностью служил бы настоятелю, как теперь служил полковнику.
