Она оказалась на плацу, и первое, что увидела там, были подыхавшие волы, только что пригнанные с фронта. Их светлые туши казались издали белыми каменными надгробьями. Они лежали в ряд, одни уже бились в агонии, выгнув ноги и шеи, другие ждали смерти, тихо и кротко глядя перед собой. Безучастные ко всему, они не издавали ни звука, но их безмолвие было ужаснее самого страшного рева.
Между ними сновали старики, женщины и дети, которые приехали из деревень проститься со своими верными, неутомимыми помощниками, голодавшими, волочившими тяжелые возы по каменистым кручам Македонии до той последней минуты, когда силы окончательно покинули их. С печальными, угрюмыми лицами, стиснув зубы, всматривались в них владельцы, и когда кто-нибудь узнавал своего Сивчо или Белчо, раздавались пронзительный женский плач, причитания, проклятия на голову тех, кто был повинен во всем этом.
Никто не стерег обессилевших животных, никто о них не заботился. Хозяевам дали знать, что они могут за ними приехать. И те либо брали с собой одну шкуру, либо взваливали умирающее животное на телегу и увозили домой.
Элисавета прошла неподалеку, и это зрелище взволновало ее. Надежда увидеть пленных у стогов сена не оправдалась. Там не было никого, кроме часовых, которые мрачно курили, укрывшись в тени караульных будок.
Побродив возле больницы, она встретила знакомого врача и попыталась осторожно расспросить его. Однако он ничего не мог ей сказать, и она в отчаянии вернулась домой ни с чем.
Оставалось только навести справки в самом лагере. Она решила отправиться туда на следующий же день, потому что знала от мужа, что некоторых пленных собираются перевести в другие лагеря.
В тот роковой вечер учитель пришел к полковнику попросить лопату, так как его лопата днем сломалась.
Он застал супругов на галерее. Они только что поужинали. На застланном белой скатертью столе лежала пачка бумаг, которые полковник просматривал, водрузив на нос пенсне. Элисавета на другом конце стола раскладывала пасьянс в кругу света от керосиновой лампы. Оба выглядели озабоченными, каждый был поглощен своим занятием.
Полковник держался весьма любезно, но задерживать гостя не стал, даже не предложил сесть, пока денщик ходил за лопатой. Учитель ушел слегка обиженный.
Когда он вернулся к себе, пробило девять. Сентябрьская луна, стоявшая высоко в небе, излучала серебристый свет. Белеющая тропинка проглядывалась далеко-далеко, кое-где между лозами поблескивала проволока. На залитых лунным светом холмах по ту сторону дороги выступали белые как мел стены дач.
