— Трогай! Чего смотришь? — прикрикнул толстый полицейский.
Антон взял вожжи, и телега покатилась со двора. Ведро и воронку нес паренек.
Они выехали на ту же самую узкую извилистую улочку, сразу наполнившуюся громыханием пустого бочонка. Лошадка норовила перейти на рысь, но Антон с такой силой натягивал повод, что она чуть ли не подымалась на дыбы. Он чувствовал, как напрягаются мускулы и как зреет в душе отчаянная решимость. Лицо убитого стояло перед глазами, переполняя сердце болью и гневом.
Он шел быстро, не оглядываясь, опустив голову, в каком-то странном состоянии, не видя и не слыша ничего вокруг, точно вдруг оглохнув от грохота бочонка и стука колес. Когда улочка осталась позади, он отпустил повод, и лошаденка затрусила быстрее. Он оглянулся на конвойного. Кобура револьвера застегнута. В левой руке — короткий прут.
«Минимум три секунды, чтобы выхватить револьвер, и еще одна, чтобы снять с предохранителя», — подсчитал Антон. Он ненавидел этого человека, как саму смерть.
Подняв голову, он увидел впереди горы. Синевато- зеленые, окутанные маревом, они возвышались стеной, широко раскинувшейся в стороны. Сердце зашлось от нестерпимо жгучего желания оказаться наконец в этой похожей на море синеве. Там его товарищи. Он мысленно посылал им свой привет. Увидит ли он их снова, узнают ли они, о чем он думал в последние минуты жизни? Узнают ли, как дороги были они ему… как бесконечно он им верен…
Антон обернулся, чтобы встретиться глазами с пареньком-подмастерьем, тоже товарищем по борьбе. Подумать только, в бессильной своей злобе он мысленно взваливал на него вину за свой арест. Вот кому суждено быть пассивным свидетелем его гибели, если побег не удастся. Они обменялись одним из тех долгих взглядов, которые не забываются до конца дней.
А вот и чешма. Лошаденка наклонилась над корытом, и полицейский приказал отпустить поводья. Руки у Антона тряслись, ноздри раздувались, какие-то огненные вспышки слепили глаза. Исподтишка следил он за тем, где станет конвойный. Тот шел сзади, шагах в пяти-шести, и, если б сейчас броситься на него, он вряд ли успеет воспользоваться своим оружием.
Антон ступил ногой на закраину корыта, ведро поставил на каменную кладку чешмы и крепко охватил руками воронку. Паренек-сапожник так и впился в него испуганным взглядом, и он подумал со страхом, что этот взгляд может выдать его намерения. Но в ту минуту, когда он совсем уже собрался обрушить воронку на конвойного, тот вдруг полез вверх и ступил на чешму.
