— Вспомнила! — воскликнула Мелусина уже иным, каким-то далеким голосом, в котором Паулосу слышались одновременно страх и безмерное блаженство.
Паулос нацепил оленью голову и на четвереньках подошел к Мелусине. Когда положил голову единорога ей на колени, сразу же почувствовал на шее невинную ласку ее рук. Мелусина прижала его голову к левому бедру. Паулос услышал звуки труб и охотничьих рогов, грохот барабанов, увидел на скале женщину в золотистых одеждах, ощутил ветерок от колыханья веера и заснул. Ему приснилось, будто Мелусина идет по берегу моря, а он следует за ней. Собственно, за ней шел не Паулос, а единорог, но единорог и был Паулос. Мелусина подбрасывала в воздух желтые лимоны и зеленых рыб, которых подбирала в пене прибоя. Мимо проплыл круглый остров, сплошной розарий, и дружески попрощался:
— Прощай, Амадис[66]!
Это с ним он так попрощался. Остров говорил легким колыханьем роз, складывавшихся в красные губы.
— Прощай, Амадис!
Время от времени Мелусина оборачивалась, ласково гладила его рог, украшала его нитками разного цвета. Она бежала нагая по лугу, Паулос — вприпрыжку за ней, тоже нагой. Только ее нагота была человеческой, а его — животной, он был наг, как любой зверь в лесу или в поле. Мелусина остановилась под яблоней, сорвала самое красивое румяное яблоко и протянула его Паулосу. Вокруг был мир в первозданной чистоте, сияло солнце, нежно щебетали птички, в воздухе проносились рыбы и дельфины, дети играли в яблонях, прыгая с ветки на ветку, пошел снег, в воде родников заполыхали костры.
— Не трогай ее! — прозвучал из прошлого, словно из витой морской раковины, отеческий голос, очень знакомый, может, голос его опекуна Фахильдо, но вышел он из других уст, даже как будто из рожка, который только что изготовили и еще не настроили. Между Паулосом и Мелусиной появилась надпись: «Не трогай ее!» Огромные черные буквы сходились и расходились, точно мехи гармоники. Паулос почувствовал, как угасает его неодолимое плотское вожделение, и вздрогнул. Проснулся и побежал, но не на двух ногах, а на четвереньках. Все двери распахивались перед ним сами собой. Но окончательно он пришел в себя лишь после того, как, добежав до каменной стены, отделяющей огород от дороги, отчаянным усилием сорвал с себя оленью голову и тем самым вернул себе человеческое естество.
Мелусина тоже проснулась и продолжала сидеть на диване под зеркалом. Тетка Клаудина поила ее медовой водой из кружки и одергивала подол небесно-голубого платья, который во время встречи с единорогом задрался слишком высоко, и видны были ноги, пожалуй, коротковатые, но точеные, в белых чулках с красными подвязками, расшитыми желтыми цветочками. В эту минуту в гостиную ворвался запыхавшийся и мокрый от пота Паулос с оленьей головой, которую он нес, держа за рог.
