— Еще раз скажу: предусмотреть, чтобы потом не жаловаться. Я все сказал.
Сев на место, первый городской советник вынул из внутреннего кармана сюртука маленький веер и начал им обмахиваться. Было жарко этой ранней осенью в круглом зале с закрытыми окнами; красные занавески были задернуты, и собрание освещалось масляными лампами, по одной на каждого, не считая Поликарпа, который не был членом синклита.
Первый советник города закончил свою речь так быстро, что застал врасплох председательствующего, старшего по возрасту консула: тот сосал кофейно-молочную карамельку. Между цитатой из Цицерона и концом речи советник мог бы втиснуть Макьявелли и Мирабо, намекнуть на необходимость пересмотра избирательного законодательства, сообщить последние новости об извержении Везувия, похвалить здешний благодатный климат и еще вспомнить своего деда Кристобаля: тот внезапно заболел оспой в Марселе, но встал с постели, надел самые роскошные одежды и пошел сдаваться в плен венецианцам; перед ним на почтительном расстоянии выступал паж с белым флагом. Венецианцы распушили бороды, надели серебряные шлемы, надушились пачулями и стали в круг на лугу, откуда прогнали мирно пасшихся молочных коров. Главный церемониймейстер поспешно листал свод правил торжественных церемониалов, желая справиться, как положено принимать сдающегося в плен посланника вражеской державы. Такого там предусмотрено не было: книга кончалась описанием процедуры взятия в плен архиепископа-принцепса Магунсии.
— Вот это правило и надо применить к нему по антономасии!
— Вы хотели сказать — по соответствию!
— Давайте приспособим к нему это правило, подгоним!
Первого советника города всегда забавляла эта словесная перепалка венецианцев, затем он возвращался к героическому самопожертвованию своего деда Кристобаля, который нес врагам свою оспу, свой жар, борясь с головокруженьем, придерживая голову обеими руками, чтобы она вовсе не пошла кругом. Протягивал руки вражеским военачальникам, те их целовали, испытывая сострадание к этому старцу, попавшему в такое затруднительное положение. Насчет старца они ошибались: в день Святого Мартина ему исполнилось всего тридцать два года, но он наклеил себе бороду самого старого из жителей Фотиды[51]. Пожав руку начальнику кавалерии, он замертво рухнул на землю. Венецианцы кричали, что у него разрыв сердца, и готовы были заключить перемирие. Тело Кристобаля положили на три щита, принадлежавших самым знатным венецианцам, а сами отправились на поминки. И во время тризны напала на них оспа, срамные места покрылись синими пятнами, и венецианцы прошли все стадии болезни. Эпидемия произвела опустошение в армаде венецианцев, а марсельцы, промыв себе как следует нутро шарантской eau-de-vie
