— Женщина!
Семья Малатеста[19] совершала бдение у тела герцогини. Кто-то вспомнил, как усопшая в пять часов вечера заявляла, что уже поздно, и удалялась в свою спальню, огромную четырехугольную комнату, окна которой постоянно держали закрытыми, Чтобы почтить волю покойницы, погасили толстенные свечи, горевшие в изголовье и в ногах. Эти свечи переходили из поколения в поколение и изготовлены были в XV веке из натурального пчелиного воска, в который тут и там были вплавлены крупинки ладана; когда пламя добиралось до них, они вспыхивали и наполняли дом сладким запахом. Запах этот держался очень долго. Кто-нибудь из членов семьи Малатеста втягивал носом воздух и говорил:
— Вот уже двадцать лет прошло с похорон тети Северины, а в доме все еще пахнет ладаном!
Бдение совершалось в зале, специально предназначенном для воздания последних почестей, члены семьи молча сидели на скамьях, откинувшись к стенам, увешанным фламандскими коврами, на которых были изображены сцены народных празднеств.
— Наверх нельзя, — сказала ключница торговцу чесноком.
— Но она всегда покупала у меня чеснок, любила вот этот саморский сорт, с фиолетовой кожицей на концах долек!
— Сегодня наверх пускают только господ, желающих выразить соболезнование!
Художник обводил пурпурной краской буквы на ленте, которой был увит траурный венок: «От семейства Малатеста Высокородной, Благороднейшей и Знатнейшей Госпоже Изотте».
— Где это видано, чтобы за гроб платили наперед? — спорила ключница с похоронным агентом, хромым стариком с багровым родимым пятном от правого уха до подбородка. — Все на свете знают, что они разорены.
— У них есть драгоценности.
Торговец чесноком подошел к художнику.
— А нельзя ли вплести в венок вот эти связки? Она очень любила мой чеснок, он саморского сорта, с фиолетовой кромкой…
— Чеснок розе не пара!
Торговец нежно поглаживал связки. Где-то по соседству холодный сапожник приколачивал подметки и пел. Пели и швеи от Капитула, клавшие стежки на зимние панталоны для церковнослужителей — на шерстяной подкладке, с завязками на икрах.
— Да замолчите вы, в доме покойник! — крикнула им ключница, выглянув на улицу.
— Какой покойник?
Все жители города думали, что во дворце никто не живет. Года два назад обвалилась часть крыши. В прошлом году открылась вдруг створка окна, хлопала на ветру, и все стекла повылетели.
Со времен Юлия Цезаря жители города встречали новый день в таком же количестве, в каком отходили ко сну. Так и в тот теплый августовский вечер легли спать все, кто в то время жил в городе. И ночью все зависело от того, кому что снилось. Перемешивались прожитые годы, страдания, песни, рождения и смерти. Призраки сами находили себе земную оболочку, а живые люди могли смешиваться с туманом, который поднимался с реки и лизал фасады домов. Члены семейства Малатеста откидывались на висевшие по стенам ковры, углублялись в них, прятались за деревьями, под которыми веселились фламандцы, и, если какой-нибудь из них попадал в прореху на прохудившемся старом ковре, он тоже расползался на отдельные нити и умирал.
