жизней. И никому уже они не поверят. Буду с ними шататься и я, и пить буду, и ни одна
собака в мире не убедит меня в том, что я еще кому-то что-то должен. Я расплатился сполна.
А потом еще восемь месяцев Чернобыля - это уже сверх программы. Только если в Афгане я
как медик был необходим, то зачем я торчал в Чернобыле, я не знаю.
Посудите сами: солдаты работают на реакторе, мы, врачи, осматриваем и допускаем к
работе. Иногда у них времени нет , и они обходятся и без допуска, в последнее время всѐ
чаще и чаще...У меня, как и у каждого их них, на шее висит счетчик-накопитель, чтоб знать, сколько рентген ты уже схватил. Только счетчики эти закрыты и опечатаны, и после смены, раз в неделю, мы сдаем их в первый отдел, они там снимают показания и вроде бы
записывают в карточку каждому. Но сколько ты схватил и что в ту карточку записали, не
говорят. Военная тайна. Приходит какое-то время, тебе говорят: стоп, больше нельзя - вот и
вся медицинская информация. Тогда зачем я? Даже при отъезде не сказали, сколько. И что
мы можем поведать радиационным лекарям, откуда им знать, как надо нас лечить, как
прогнозировать наши болячки?
И теснит грудь бессильная злоба, и одно-единственное слово сочится сквозь зубы: у-
у, сволочи!
Не знал я тогда, что совсем по-другому буду перечитывать Ремарка и Хэма и
удивляться - как же я был глуп и слеп! Они ведь давно уже все сказали, только я не умел
слушать.
А кто умел?
Поумнели. И еще умнеем на "скорой". Оттого-то и пошатывает после смены - от
водочки. А иначе чем снять стрессы, как-то расслабиться для следующей смены? То-то и
оно. Кто долго работает у нас, тот либо становится равнодушной скотиной, либо пьет. И то, и другое - защитная реакция на мерзости жизни, потому что подаются они нам не на десерт, как всем прочим людям, а в качестве основного и часто единственного блюда.
А вот сегодня я не катаюсь. Исполняю педагогическую повинность: веду занятия по
оказанию необходимой помощи при травмах и кровотечениях. Здесь, на фабрике
художественных изделий, почему-то не думается о травмах и кровотечениях. И народ, волею
начальства загнанный в зал, откровенно зевает, потихоньку переговаривается и откровенно
ждет, чтоб этот нагоняющий тоску болтун, то есть я, поскорее отбарабанил свое и ушел. А я
здесь именно потому, что позавчера они убили своего товарища. То есть они полагали, что
