—Сына тебе привел, жена.— Махкам-ака подтолкнул Витю, как бы говоря: «Иди поздоровайся».
—Здравствуйте,— сказал Витя, подойдя к Мехринисе.
—Издрасти, издрасти.— Мехриниса вдруг с трудом произнесла знакомые русские слова, потом взяла руки мальчика в свои.— Ой, ой, как лед! Ну, проходите, сейчас... И сандал[39] горячий. Проголодались, наверно?
—После завтрака я ничего в рот не брал. И Витя тоже. Объездил я весь город. Много, жена, видел я детей, а желающих усыновить их — еще больше.
Витя переводил удивленный взгляд с Мехринисы на Махкама-ака, говоривших на непонятном ему языке.
Мехриниса почти не слышала мужа. Она, словно во сне, копошилась в прихожей, развязывая мальчику ботинки.
Грубый шнурок был весь в узлах. У Мехринисы не хватило терпения развязать его до конца. Она взяла ножницы и перерезала шнурок в нескольких местах. Витя бережно подобрал обрывки, спросил Мехринису:
—А как же шнуровать теперь будем?
—Новым шнурком будешь шнуровать, сынок.— Мехриниса напряженно вспоминала русские глаголы.— Кажется, и ботинки тебе велики?
—Велики, да зато не рваные. Мои крепче, чем у всех.
—А у других рваные? — Мехриниса старалась быть как можно внимательнее к Вите.
«Бедняжечки, со всем-то свыклись»,— думала она, разглядывая большие, стоптанные башмаки.
—У Сережки совсем развалились в поезде. Подошва отстала. Я перевязал ему проволокой.— Витя наконец-то развеселился.
—Вот и молодец! Всегда надо помогать товарищу.
—Какой он мне товарищ! Он из малышкового отряда. А только все равно зря я старался,— снова погрустнел Витя.
—Почему? — Мехриниса не сводила с мальчика глаз.
—А потому, что остался Сережа под бомбой,— спокойно сказал Витя.
—Неужели умер? — воскликнула Мехриниса, всплеснув руками.
—Сгорел весь вагон.
—Целый вагон, ты говоришь? — Мехриниса почувствовала, что задыхается.
—Бомба упала на Сережин вагон... А здесь никогда не падали бомбы? — тревожно спросил Витя.
—Наш город от фронта далеко. Сюда фашисты не прилетят, не бойся.— Мехриниса хоть и успокаивала мальчика, но продолжала думать о его рассказе, и на душе у нее было горько.
Махкам-ака сидел у сандала, прислонившись к подушке. И ему стало жутко от всего, что говорил Витя. «Как хорошо, что не увидит он больше этого. Несчастные дети, сколько они перенесли»,— думал Махкам-ака.
Мехриниса сняла с Вити» носки, затвердевшие от грязи, размотала портянки, и мальчик вошел в комнату. Махкам- ака приподнял одеяло, которым был накрыт сандал, указал ему место рядом с собой. Витя уселся, но мучился, не зная, куда деть ноги. Махкам-ака засмеялся, показал ему на перекладину у столика.
