Рамон придержал коня, поравнялся с братом.
— Раньше надо было думать. Независимо от того, был ли выбор, когда ты соглашался на эту авантюру, — сейчас его нет. Либо ты в свете, либо изгой. Когда все это кончится — вернешься в столицу, засядешь в башню из слоновой кости и хоть до конца жизни носа оттуда не высунешь. Может, я успею проводить тебя, может, нет, судьбе виднее. Но все, что зависит от меня, я сделаю.
— Вот ведь дал Господь няньку, — проворчал Эдгар.
— Не переживай, скоро освободишься.
— Типун тебе на язык!
— Да я не о том. — Рамон засмеялся. — Отсюда до Белона две недели, если не торопиться. Гонца отправили. Так что меньше чем через месяц уедешь к своей ученице.
— Жду не дождусь.
— Не сомневаюсь.
Похоже, продолжать разговор Рамон не хотел — но Эдгар не унимался.
— Скажи, тебе не надоело быть всезнающим и всемогущим?
— Чего???
— Перестань смеяться, перебудишь полгорода.
— И то правда. — Рамон честно попытался «перестать», но вместо смеха вышло хрюканье, и рыцарь развеселился еще пуще. — Ты серьезно?
Эдгар помолчал, подбирая слова:
— Пока мы ехали — ты был… живой. А сейчас — словно памятник. Никогда не ошибающийся, непреклонный и уверенный в своей правоте. Очень напоминающий свою матушку — та тоже не слишком-то спрашивает, что ты хочешь, главное — то, что тебе якобы нужно. Для твоего же блага.
Рамон ответил не сразу.
— Со стороны это действительно выглядит так?
— Я обидел тебя?
— Что за манера: сперва сказать, потом извиняться? — Рыцарь сжал поводья. — Ты не ответил.
— Именно так. Я чувствую себя не то непослушным сынком, не то бестолковым оруженосцем — о котором ты, как любой хороший господин, заботишься, но не слишком-то обращаешь внимание на то, что считаешь капризами. Господину лучше знать.
— Пожалуй, ты прав, — медленно произнес Рамон. — Я привык повелевать людьми и привык держать себя в руках. Никаких колебаний — внешне, — что бы я ни думал на самом деле, люди должны видеть спокойного и уверенного в своих действиях господина. И никаких ошибок, потому что, ошибившись, погублю не только себя.
— Я понимаю.
— Ничего ты не понимаешь. Ты всю жизнь отвечал только за себя. Но… — Он выдавил, медленно, точно через силу: — Ты прав. Ты — не мой человек, и я не вправе распоряжаться тобой так, как делал до сих пор. Какими бы ни были мои намерения. — Рамон тряхнул головой: — Во дворец еще не пустят — доспишь у меня. Проводить?
— Не надо. Нас звали обоих.
— Да. Пришлось бы извиняться.
