— А ты?
— А меня он не услышит.
Эдгар хотел было сказать, что нельзя так, подобные мысли — великий грех, но нечто в голосе брата заставило прикусить язык. В самом деле, он, не видевший в жизни ничего кроме учебных аудиторий и библиотеки, не мог знать о том, что привело Рамона в к его нынешнему безверию и что на самом деле творится у него внутри. Поговорить бы с глазу на глаз, но как тут поговоришь? Он вздохнул и начал молитву об умерших без покаяния. Это Господь услышит. Не может не услышать.
* * *
Рамон не знал, сколько это продолжалось. Он рассказывал какие-то бородатые истории, смеялись его люди — и это было хорошо, потому что кое-кто из чужих выл в голос вслед за своим господином. Смущенно хихикал Хлодий, можно было поспорить, то и дело оглядываясь на отца — и это тоже было хорошо, у парня не будет времени бояться, он слишком занят, разбираясь с новыми границами дозволенного. Эдгар затих в углу, наверняка молился, как ему и предложили, и молитва его успокоит. Кажется, брат и в самом деле верит, что Бог его слышит. Благой, всемогущий и всепрощающий отец — Рамон давно не мог в это верить, но если Эдгару так лучше — пусть.
А сам Рамон никак не мог избавиться от стоящего перед глазами корабля. Почти тысяча человек, единым мигом исчезнувших среди волн. Он думал, что навидался всякого, душа давно облачилась в доспех куда прочнее носимого на теле, и смерть, ни своя, ни чужая, давно не способна вывести его из равновесия, а вот поди ж ты. Больше всего хотелось напиться и побыть одному, но было нельзя. Люди должны видеть своего господина спокойным и собранным. И не знать о том, что господин готов сойти с ума от собственного бессилия. Он ненавидел ситуации, в которых от него не зависело ничего. В бою, пусть даже заведомо безнадежном, можно драться. А сейчас оставалось только сидеть и ждать, чем все кончится. Рамон улыбался — темнота не имела значения, улыбка слышна в голосе, — бросал какие-то ничего не значащие фразы и ждал.
Он не знал, сколько они сидели в темноте и сколько еще осталось. Кажется, даже пару раз удалось задремать, тело и разум просто не выдерживали. Он не заметил, плавно ли уменьшилась качка, просто обратил внимание, что, в очередной раз провалившись в дрему, проспал, кажется, дольше, чем прежние мгновения, после которых волей-неволей приходилось просыпаться. Кто-то попробовал снова зажечь светцы, и лучина не выпала из расщепа.
— Кажется, успокаивается, — сказал Рамон. Увидел, как вскинулся Хлодий, как Эдгар осенил себя священным знамением. От приклеенной улыбки уже сводило скулы, и он позволил себе расслабиться. Зевнул, прикрывая рот ладонью, оглядел своих людей. — Не знаю, как кто, а я устал как собака. Проверяем вещи, наводим порядок и — спать.
